Советский машинист отцепил состав от вагона с боеприпасами и оттащил его подальше, затем отцепил и паровоз от вагонов. С высоты это должно было выглядеть так, будто состав разметало бомбардировкой. Благодаря хладнокровию и сметливости машиниста эшелон был спасен от полного уничтожения.
Оперировать мы начали на импровизированном столе, наскоро сколоченном из каких-то ящиков, поверх которых положили выломанную дверь. Вот и все. Нас было шестеро: три девушки, Печора, Кноп и я как хирург. Перевязочного материала не хватало, много его потеряли во время налета. Мы телеграфировали советским органам здравоохранения, прося их помочь. Теперь все зависело от наших темпов. Кое-кто умер прежде, чем попал на операционный стол. Пока мы стерилизовали инструменты, колхозницы и работники совхоза принесли солому, а наши бойцы - плащ-палатки и одеяла, из которых соорудили койки для тяжелораненых. Оперировали всю ночь до 11 часов утра.
Умер четарж Гауснер из Остравы. От тяжелой контузии у него произошло кровоизлияние в мозг.
В полночь на операционный стол положили Оту Геллера. У него были раздроблены обе ноги. Он слегка приподнялся, поглядел на свои изуродованные ноги и молча лег. Он потерял так много крови, что его нельзя было оперировать.
Геллер с трудом вытащил часы, которые лежали у него в кармане, подал мне и что-то прошептал. Я подставил ухо к его бледно-синим губам, чтобы что-нибудь понять.
- Армин, это часы моей матери. Если увидишь ее в Праге, отдай и поклонись от меня...
Часы у меня в пилотке. Ота не дышит. Его унесли. Я не заметил, кто. Кажется, Печора и Кноп.
Принесли еще одного бойца с тяжелыми ранами на обеих ногах, к счастью, в нижней части. Одну ногу я решил ампутировать до колена, на другой кровеносные сосуды не были повреждены, и сестра залила ее сульфонамидом и перевязала. Согласно правилам советской полевой хирургии такую рану я не имел права зашивать, ибо не исключалась вторичная инфекция. Я и сейчас ясно вижу того бойца. Бледный, подавленный, кожа высохшая, температура низкая... Пока он в таком состоянии, об операции не могло быть и речи. Я подготовил противошоковые средства, чтобы он не умер тут же на столе, сделал инъекцию морфия, дал ему немного водки и распорядился укутать его в одеяло. Затем все шло, как при обычной операции в нормальных условиях: наркоз, ампутация ноги ниже колена, наложение швов... Он был так молод, этот парень. И он выжил. Как это чудесно, когда врачу удается спасти умирающего.
А наш мальчонка Толя? Ему первому была оказана помощь. Свою очередь ему уступили даже те, которые, как говорится, стояли одной ногой в могиле. Когда он выходил из нашей операционной, гордясь своей забинтованной левой рукой, раненые провожали его ласковым взглядом.