– Было ведь и еще кое-что? – мягко поинтересовался Луциус.
В свою очередь сел напротив Дариэля и взглядом указал мне на свободное кресло, безмолвно предлагая присоединиться.
– Да, было, – неохотно признался тот. – Даже неловко рассказывать… А впрочем, и без того понятно, что у моей матери была запутанная личная жизнь, раз уж я рожден не от ее законного мужа, но в браке с ним. Дело в том, что мать Дольшера, вы уж извините, я привык называть отца по имени, очень любила сына. Так сильно, что столь понятное чувство по отношению к родному ребенку превратилось в своего рода одержимость. Она очень ревностно относилась ко всем другим женщинам в жизни своего единственного сына. Когда Дольшер объявил о своей помолвке с Зальфией, то леди Зарания прокляла ее. Точнее сказать, прокляла всех ее будущих детей, если те родятся в браке с Дольшером. Об этом я узнал случайно. Подслушал однажды разговор Зальфии с Дольшером, когда жил у них после гибели матери. – Кашлянул и смущенно исправился: – Точнее сказать, после ее якобы гибели.
Я мысленно хмыкнула. Получается, Дариэль уже в курсе, что Киота вернулась. Интересно, откуда? Неужели Вашарий отправил пасынка к Луциусу как своего рода гарант безопасности возможной сделки между ними?
– Как я понял, Дольшер пытался убедить жену рискнуть и все-таки завести ребенка, убеждал ее, что не стоит бояться некоего проклятия, это суеверие, и ничего больше, но Зальфия была категорически против. – Дариэль хмыкнул и сделал крошечный глоток вина. – Она не хотела рисковать. Я никому не сказал, что подслушал их спор. Но тогда мне стало понятна еще одна эмоция, которую я часто улавливал от Зальфии. Тяжело объяснить словами, но когда она смотрела на меня, то испытывала горечь. Обиду от того, что я не их сын. Поэтому я попросился вернуться в семью Вашария. Сказал, что соскучился по брату и сестре. Меня, конечно, пытались переубедить, но без особого энтузиазма.
Дариэль пожал плечами и замолчал.
Сердце неожиданно кольнула жалость к нему. На какой-то миг я представила его детство. Бедный ребенок, который по итогу оказался никому не нужен. Для настоящего отца – лишняя причина беспокойства и разлада в семье. Для отчима – ненужное напоминание о том, что горячо любимая жена когда-то была счастлива в объятиях другого мужчины… И ведь Дариэля из-за его дара эмпатии нельзя было обмануть словами и улыбками. Он все это прекрасно чувствовал и понимал.
Луциус нахмурился сильнее. В его обычно бесстрастных и спокойных глазах сейчас плескалось неподдельное сопереживание.
Оно и понятно. Насколько я помню, детство самого Луциуса тоже нельзя назвать счастливым и беззаботным.