— Прекрасная Аю, конечно, ты будешь жить, — начал успокаивать её нав. — Иди скорее в дом и займись, чем собиралась. А там, глядишь, и Лемба перестанет на тебя сердиться.
— Лемба, — она мотнула головой и несколько раз повторила, будто пробуя имя на вкус. — Лемба, Лемба… Нет. Мама мне велела… Должен был быть другой, но он не коснулся… А я хотела… Кого же я хотела? А я не помню, — речь всё бессвязнее, и взгляд в себя.
Ромига решительно взял Аю под руку и повёл вниз по тропе. Что он не видал у того Камня? А если кузнецова жена спятила и сиганёт с обрыва, переполоху в доме будет больше, чем ему, гостю Лембы, хотелось бы.
***
Спеть бы Вильяре «летучую» и умереть! Не подыхать в третий раз от той же раны, а стать стихией и оставаться ею, покуда обратное превращение станет попросту невозможным. Ах, если бы снежный вихрь умел хранить и беречь клан, исполняя долг мудрой! Тогда бы Вильяра даже не раздумывала! Да только её самовластная воля неизбежно угаснет через луну-другую, а после и разум, и память, и всякое ощущение себя обособленной частью мира: стихии это ни к чему… А ей-то, калеке, к чему? Как ни гонит она прочь поганые мысли, они возвращаются снова и снова, вместе с болью в животе, неутолимой ни снадобьями, ни песням. Вильяра сидит у Зачарованного Камня, прикрывшись от чужих глаз «морозной дымкой», и думает, думает.
А обитатели дома Кузнеца даже не подозревают, что их мудрая больше никогда не входит в круг — только сидит у Камня. У их Серого Камня или у других, куда она отправляется изнанкой сна. Сами охотники и охотницы являются к Камням за колдовской силой, но мудрую под «морозной дымкой» они не могут разглядеть. Зато она видит их, и это её слегка развлекает, даёт пищу для менее унылых раздумий. Ведь наедине с Камнем каждый охотник раскрывается, являя в ауре и на лице не только настроение дня, но и глубинные чувства. Оказывается, некоторые здесь не столько силу черпают, сколько исповедуют Камню свои заботы, горести и тревоги: кое-кто даже вслух.
Хотя, чему удивляться! Знахаркина дочь сама не единожды плакалась Камням. И тому, что у отчего дома, и тому, что у Ярмарки. Ни один Камень не ответил ей, как отвечает разумный разумному, но она помнит: от высказанного вслух ей немного легчало.
А желала бы она, чтобы её тогдашние причитания подслушал кто-то из мудрых? Как сейчас она подслушивает лепет и плач обиженной на мужа Аю?
Эх, Аю, Аю! В доме Лембы тебя считают трусоватой дурёхой, неуёмно жадной до любовных игр и до всего блестящего. Ещё болтают, будто родители, почтенные купцы, сбыли тебя с рук с непристойной поспешностью и тут же уехали прочь. Казалось бы, выдавали красавицу дочку за главу богатого дома, да по взаимной приязни… Но то ли обещали они прекрасную Аю кому-то другому, и свадьба с Лембой расстроила прежний уговор. То ли с самим купеческим семейством что-то сильно не так… Даже удивительно, о милая Аю, как ты сама до поры не чуяла неладного: жила, как живётся, и была счастлива. Но нынче Лемба к тебе охладел, а родители — Укана и Тари из клана Сти — куда-то сгинули и не откликаются на безмолвную речь, которой ты кое-как выучилась. Только Камню ты и можешь жаловаться, да ронять в снег горючие слёзы!