Как я однажды стал поэтом. Сборник стихотворений (Станишевский) - страница 57

За что достаётся последнее очарование души ослепшей, рукам шероховатым, мозолями покрытым?

Дело лишь в последовательности, её не испортишь, не изменишь, не исказишь,

Мои ладони возносятся к небесам, твои прикрывают пустые глазницы, в которых видятся адских врат перила.

*

7.11.2014

Поверхности покрыты инеем, изгибов талии утопающих во взгляде замершей тиши,

Кто-то давно о них позабыл, лишь следы касаний остывшие до поры цвета сизого под собою сокрыв,

Они ждут первые проблески зари, что за пределами зримого бьются о край,

Их колыбель бездонную пошатнули, раскачали, а может и вовсе похитили,

Так пролилось избытками всё, что в себе заточило вечности клад,

Необъятностью тьмы безликой возгласы аккумулируя, дабы вырваться светлыми полосами дивными, дабы притаившийся на той же поверхности иней растаял.

*

7.11.2014

Сквозь туман прорастают заборы, он им влагу свою отдаёт,

Конденсируясь у чужого порога на отмели пролегающих мимо чертог, смывает с глаз память долой,

Вот и тусклость фонарная в сумеречной мгле пробивает свой путь,

Ей не зримы те раны, что обнажаются при свете лунном,

А заборы изгибаясь всё прорастают в изгнание, надуваясь конденсатом извне,

Они, развеиваясь парусами, тянут тротуары вдаль, покоряют прилегающую к ним тьму,

Только вот жаль, этот вечер ночью его настигшей покинут, он уходит, и я за ним ухожу.

*

7.11.2014

Кто он, неведомый скиталец никем не постигнутых простор? Кому он знаком?

Убогие его видят лишь в превозношении своём, им задетом и оскорблённом, иначе не видно его. Но, что за знание это, откуда дано, чем освящено?

Должно быть ими самими, в ипостаси неразличимой, где доски и подошва сапог одинаковой жёсткостью жестокость пишут.

Их знания – это обиды, их вершины – сущая скорбь.

Кто сделал людей такими паршивыми? Навряд ли был это бог.

Тягостно и горестно осознание того, что это мир идиотов неисправимых,

Ведь, по сути, ничего с этим поделать не смог, ни Будда, ни Христос.

*

26.12.2014

Догнивают якоря во мраке, окисляется в солёном бульоне цепь, наверху лишь слышен лай собаки, волны хлопают ей, там не видно ушли ли с концами, куда же, почему тягость ржавеющих мер, с прибоем растворяющим лопасти отпускает на волю лёгкий напев. Куда улетают они, никому неизвестно. А надо ли, если не будет уместным в тиши гробовой биться о стены, где пусто, где даже эхо не резонирует, где нету ушей? Стоит ли обвиваться одинокой грустью, искать у порога вход в мир задержанных очередей? Где, когда и кому тот вой доносится, если шторм беспощадно глушит и уже не слышно зова охрипшего, на который никто не откликнулся, словно его и не было.