— Так, поезжай, — понизил тон Генрих, отмахнувшись. — Осмотри тут всё в пределах километров десяти и возвращайся, пожалуйста, поскорее. — И они пожали друг другу руки на прощание.
Когда Хельмут со своим отрядом скрылся за горизонтом, оставив после себя облако взбитой лошадиными копытами пыли, Генрих вернулся в шатёр. Гвен пришла через пару часов, уже после полудня, — с чистыми бинтами и зеленоватой, полупрозрачной, пахнущей травами мазью в маленькой деревянной миске. Когда он снял камзол и рубашку (ёжась при этом от холода), она не стала краснеть.
— Рана заживает, — заметила Гвен, когда он присел рядом с ней на лежанку. — Наконец-то, хоть какие-то улучшения!
— Она начала заживать как раз после того, как лекарь велел перевязывать меня именно тебе, — улыбнулся Генрих. Он вовсе не хотел её смущать, слова вырвались сами по себе, но ведь это было вполне справедливое наблюдение… Наверное, её нежные женские пальцы втирали в рану мазь лучше, чем натруженные лекарские.
— Ну что вы, милорд… До свадьбы, говорят, заживёт.
Генрих мог бы упрекнуть её в том, что она подслушала их с Хельмутом разговор, но в конце концов просто коротко рассмеялся этому совпадению.
— Что-то не так? — встрепенулась Гвен.
— Нет, всё хорошо, — отозвался Генрих, наблюдая, как тонкий бинт ложится на руку чуть выше локтя, закрывая длинный розовый порез. — А у тебя, Гвен, была свадьба?
— Была, — с готовностью кивнула девушка, — пару лет назад. Только детей не было. Да и с мужем нас родители свели, я-то его не любила совсем. Не особо дружная у нас семья была. Ну хоть не бил, слава Богу…
— А сейчас твой муж где?
— Когда война началась, он в солдаты ушёл… Не знаю, что с ним сейчас. Писем от него не получала, никаких вестей… — как-то холодновато ответила Гвен и плотно завязала концы бинта. Генрих тут же быстро натянул рубашку, спасаясь от холода; несмотря на то, что девушка больше не смущалась, он привык после перевязки одеваться как можно быстрее. — Чует моё сердце, нет его уже на свете.
— О, — выдохнул Генрих, — мне жаль, если так.
— Да ничего, — пожала плечами она. — Наоборот, я теперь чувствую себя такой свободной… свободнее, чем когда жила с ним. Говорю же — я его совсем не любила, чужие люди, считай. — Гвен странно скривилась, будто разговаривать о муже ей было крайне неприятно. — Поэтому, наверное, у нас и не было детей. Да даже если он жив… куда ему возвращаться? — Она резко сжала ремешок своей сумки и опустила взгляд. — От деревни-то не осталось ничего… Ой, а вы… вы Бетти не нашли? И детей? — вздрогнула вдруг Гвен и взглянула на Генриха с такой светящейся надеждой в глазах, что у него встал в горле ком.