Ознакомившись с заключением, Сурков углубился в тексты Куршина. Вскоре открыл для себя: неважно, каково влияние Куршина на президента, судя по конституционному путчу, вызревающему в кремлевских недрах, достаточно условное, как и малозначим он как свидетель на гипотетическом процессе над ВВП. Его доподлинная ценность – это обезоруживающая простота и непредвзятость политических оценок, в чем, не исключено, Куршину равных в России нет. Следовательно, усилившись Куршиным, заговор повысит свои котировки на среднесрочных геополитических играх, как и продемонстрирует престолу, кто в национальном доме негласный хозяин или хотя бы комендант.
Сурков был уверен, что долго уламывать/обламывать Куршина не придется. Не оттого, что деваться тому некуда и не потому, что заговор обеспокоен судьбами страны, а президент – проворовавшийся (пробы некуда ставить) ретроград; Куршин примкнет к движению потому, что в эпицентре заговора хоть и рискованно, но невероятно интересно – новая-то эпоха на марше. Ведь во всех своих делах и поступках Алекс, казалось Суркову, по большей части руководствовался жаждой познания, здравым любопытством.
Впрямь по страницам книг Куршина гулял первородный, по-детски незамутненный интерес, выказывая: автор пишет в первую очередь для самого себя, являясь генеральным читателем своих произведений. А поскольку заговор – это сверхсюжет, то все сопутствующие риски, полагал Сурков, Куршин отметет и даст добро на сотрудничество. (Сурков, сам продвинутый литератор, был удивлен прозой Куршина, выдумщика бесподобных сюжетов, но для сочинителя, скверно знавшего родной язык. Стало быть, не имевшего шансов зацепиться за литературный берег. Но все же ценой огромных усилий преодолевшего «родовую травму»; Сурков обнаружил первый литературный опыт Алекса, бывший не подлежавшей переделке тарабарщиной, писаниной).
Между тем Сурков свой аналитический дар в той или иной степени переоценил, ибо Алекс в очередной за последний год слалом без лыж не рвался. И, надо полагать, похерил бы предложение Суркова примкнуть к заговору, оглядываясь на американские горки, во что сподобилось его житье-бытье. Но Сурков не слыл бы койотом политической прерии, если бы в последний момент не сообразил: интерес интересом, заложничество заложничеством, но одним этим такого зубра подполья, как Алекс Куршин, к участию заговоре не склонить. Требовалось нечто еще, должно быть, расслабляющий десерт, чтобы оферта нашла желанный отклик, заселяясь в сектор приоритетов фигуранта.
Поднапрягши извилины, Сурков додумался: председатель товарищеского суда заговора или же на сленге «решала». Ставка, правда, во многом условная, поскольку речь шла о нередко символических отправлениях. Ибо даже теневого правительства в России в ближайшее время не ожидалось. При этом почетная функция была в нагрузку к основной занятости – место в штате политтехнологов заговора.