Сурков же, даже уходя, каждый раз каким-то образом возвращался. Секрет его административного долголетия определялся не столько тем, что был незаменим, сколько его уникальным даром переплюнуть в пакостях персонал АП, знаменитого внутренними войнами, подсиживанием. При этом реально таскал из огня жизненно важные для режима каштаны.
Тем не менее Сурков в Кремле ни на секунду не переставал быть пришлым, человеком нерусским – в той однородной среде, которую ВВП формировал в качестве кадровой инфраструктуры власти. Не потому, что Сурков по отцу чеченец и – наперекор тезису – нерусских в вертикали хватало, а потому, что ВВП неосознанно внедрял в модель государственного устройства некий набор характерных для русского национального характера черт. Так вот, не-русскость Суркова заключалась в том, что он на фоне собирательного русского управленца был нестандартной личностью: утонченный, декадентствующий сочинитель, философ, политический аналитик, блестящий модератор межгрупповых отношений и некогда боец спецподразделения, владеющий приемами рукопашного боя.
За что бы он ни брался, был чертовски эффективен, ибо просчитывал все узлы и узкие места комбинации, ничего не оставляя на авось. Невероятная успешность создала ему реноме серого кардинала Кремля, дергающего за ниточки верхнего эшелона власти. Оттого подталкивать к взяткам Суркову не приходилось – несли добровольно, задач не конкретизируя. Знали: Славе техзадания не нужны, он лучше контрагента знает его интерес. Свой «гонорар» отработает сполна, но палец о палец поверх врученной суммы не ударит…
Свои многочисленные дарования и пороки Сурков с блеском воплотил в антиправительственный заговор, запрограммированный самой природой чекистского капитализма, пустоцвет неурожая истории. Вцепившись в нее предсмертным хватом, властная ватага не столько отказывалась, сколько не могла уходить, таща за собой обоз коррупционных преступлений. Кремль до того погряз в рокировках, обнулениях, прочих мистификациях общественного доверия, что обзавелся репутацией мирового посмешища, кем даже такой продукт насилия над природой, как СССР, никогда не был.
Но то лишь оболочка феномена, его ядро – социальная гипертония общества, пущенная режимом на самотек; врачевалось лишь то, что покрывалось методикой одноразовых заплат. На большее режим не тянул, отгораживаясь от реальных вызовов опиумной курильней так называемой «духовности».
Это сулило потерю управляемости, в шаге от которой – социальный взрыв с переделом собственности, либо и вовсе – ремейк большевистской экспроприации.