Голос Пуаро слегка изменился, как всегда, когда он говорил об этой специфической фигуре.
– Номер Второй и Номер Третий могут преуспеть, не сворачивая с собственного пути, пользуясь своей славой и твердым положением. Номер Четвертый преуспевает по прямо противоположным причинам – он преуспевает, шествуя путем тьмы. Кто он таков? Никто не знает. Как он выглядит? Тоже никому не известно. Сколько раз мы его видели, вы и я? Пять раз, не так ли? Но разве кто-то из нас может с уверенностью заявить, что узнает его при новой встрече?
Я был вынужден отрицательно покачать головой, подумав о пяти совершенно разных людях, которые, невероятно представить, были одним и тем же человеком. Крепкий санитар из сумасшедшего дома, человек в плотно застегнутом пальто в Париже, лакей Джеймс, тихий молодой врач в деле о Желтом Жасмине и, наконец, русский профессор. Все эти люди ничуть не походили один на другого.
– Нет, – безнадежно сказал я, – нам не от чего оттолкнуться.
Пуаро улыбнулся.
– Прошу вас, не стоит предаваться такому отчаянию. Кое-что о нем нам все-таки известно.
– И что же? – скептически поинтересовался я.
– Мы знаем, что это человек среднего роста и с волосами и кожей не слишком темными и не слишком светлыми. Если бы он был высоким или слишком смуглым, он никогда не смог бы преобразиться в бледного коренастого врача. Конечно, это детская задачка – прибавить к росту дюйм-другой, как в случае с Джеймсом или профессором. И точно так же он должен иметь короткий прямой нос. Увеличить нос посредством искусного грима с накладкой нетрудно, но большой нос не скроешь при моментальном преображении. И по той же причине он должен быть довольно молодым человеком, наверняка не старше тридцати пяти. Видите, мы уже имеем немало. Мужчина в возрасте от тридцати до тридцати пяти, среднего роста и сложения, владеющий техникой изменения внешности и с недостающими зубами или вовсе без собственных зубов.
– Что?!
– Это очевидно, Гастингс. Когда он был санитаром, его зубы были сломанными и потемневшими, в Париже они стали ровными и белыми, зубы доктора слегка выступали вперед, а у Саваронова были необычайно длинные клыки. А ведь ничто не меняет внешность так сильно, как зубы. Вы понимаете, к чему это нас приводит?
– Не совсем, – осторожно ответил я.
– О таких говорят, что их профессию легко определить по лицу.
– Он преступник! – воскликнул я.
– Он знаток искусства перемены внешности.
– Это одно и то же.
– Довольно опрометчивое заключение, Гастингс, и вас едва ли одобрили бы в театральных кругах. Разве вы до сих пор не поняли, что этот человек – актер или когда-то был актером?