Что же касается такого народного рвения, то оно явилось следствием разнообразных причин. Древние сохранили для нас память о том впечатлении, которое производили на массы блестящие процессии, когда под звуки пленительной музыки Кибела двигалась на своей колеснице, везомая увешанными амулетами жрецами в красочных одеяниях, а впереди босиком шла длинная вереница посвященных и членов братств со своими эмблемами. Это, разумеется, было всего лишь впечатление, скоротечное и поверхностное, но если неофит попадал в храм, его охватывало уже более глубокое чувство. Как трогательна была история о богине, ищущей тело своего возлюбленного, погибшего во цвете лет, как полевая трава! Какими волнующими были погребальные и кровавые службы, когда верующие подолгу оплакивали жестокую кончину этого юноши, а после них — торжествующие гимны и радостные песнопения, возвещающие его возвращение к жизни! Посредством череды искусно вызываемых переживаний присутствующие приводились в состояние экстатического восторга. Эти церемонии питали и дарили необыкновенное утешение главным образом женской религиозности, — ибо Великая Мать, богиня плодородия, дарующая пропитание, всегда почиталась в основном женщинами.
К тому же с усердным следованием этой религии связывались бесконечные надежды. Фригийцы, как и фракийцы, с давних пор верили в бессмертие души. Подобно тому как Аттис умирал и воскресал каждый год, его поклонники после своей кончины должны были возродиться для новой жизни. В одном из священных гимнов они пели: «Верьте, о мисты, ибо бог спасен; и для вас тоже из ваших испытаний выйдет спасение»{84}. О живости этой веры говорят и погребальные обычаи. В некоторых городах, особенно в македонском Амфиподе, встречаются захоронения, обставленные статуэтками из обожженной глины, которые изображают пастуха Аттиса{85}; и вплоть до самой Германии могильные камни нередко украшаются фигурами молодых людей в восточных костюмах, печально опирающихся на узловатую палку (pedum), в которых узнается тот же Аттис. На самом деле мы не знаем, как восточные ученики фригийских жрецов понимали загробное блаженство. Может быть, как и поклонники Диониса-Сабазия, они верили, что на небесный пир, подготовкой к которому и служат священные трапезы мистерий, счастливцев принимает Гермес «психопомп»{86}.
Но также немалую силу придавало этой пришлой религии то, что, как мы уже говорили, она получила официальное признание. В результате она оказалась в привилегированном положении по сравнению со всеми религиями восточного происхождения, по крайней мере в начале периода империи. Ей была обеспечена не только терпимость, ненадежная и ограниченная; над ней не довлел произвол полиции и принудительные налоги магистратов; ее братства не знали постоянной угрозы роспуска, а жрецы — изгнания. Она была разрешена и финансировалась государством, ее праздники были отмечены в календаре верховных жрецов-понтификов, связанные с ней союзы дендрофоров, как в Италии, так и в провинциях, представляли собой органы городской жизни и обладали юридическим статусом.