, и именно поэтому мы, хотя христианский рай совсем не похож на поля Пару, до настоящего времени молимся о духовном «rafraîchissement» (освежении) усопших.
На Западе сирийские культы никогда не объединялись с египетскими или малоазийскими. Они прибыли туда в разные эпохи, подобно морским волнам, накатывающим одна за другой, с берегов Финикии и из ливанских долин, с евфратской границы и из пустынных оазисов и, несмотря на свое сходство, продолжали сосуществовать в римском обществе, не смешиваясь. Самоизоляция, которую они поддерживали, и упорная приверженность их адептов к своим специфическим обрядам были следствием и своеобразным отражением разобщенности самой Сирии, в которой разные племена и районы оставались более отличными, чем где-либо еще, даже когда были объединены под властью Рима. Они стойко сохраняли своих локальных богов, как и семитские наречия.
Четко обрисовать здесь индивидуальные особенности каждого конкретного культа или восстановить его историю невозможно — этого не позволяет сделать недостаточность наших сведений, но можно обозначить в целом те пути, которыми они в разное время проникли в западные страны, и попытаться определить их общие черты, стремясь при этом показать, что нового принесло римлянам сирийское язычество.
Первым семитским божеством, которое стала признавать Италия, была Атаргатис — ее часто путают с финикийской Астартой, — у нее был знаменитый храм в Бамбике или Иераполе недалеко от Евфрата, и помимо этого священного города ее, вместе с супругом Хададом, почитала большая часть Сирии. Греки взирали на нее как на собственно сирийскую богиню (Συρία θεά), а в римских владениях ее на обывательском уровне знали как dea Syria, что в устах народа в конце концов исказилось до lasura.
Вспомним немногословные описания ее странствующих жрецов, оставленные нам Лукианом и Апулеем{197}. Возглавляемый старым евнухом сомнительного поведения, отряд нарумяненных молодых людей бежит по большим дорогам, везя на осле украшенное изображение богини. Как только они входят в какой-то город или приближаются к богатой вилле, они немедленно приступают к своим священническим обязанностям. Под резкие звуки своих сирийских флейт они, испуская хриплые крики, вертятся и конвульсивно трясутся с запрокинутой головой, а потом, когда их разум мутнеет, они, достигнув полного бесчувствия, исступленно бичуют себя, пронзают мечами, проливая кровь на глазах у неотесанной толпы, которая все теснее обступает их со всех сторон, и наконец собирают с завороженных зрителей богатые пожертвования. В складках их широкой одежды исчезают кувшины с молоком и вином, сыры и мука вместе с мелкими бронзовыми монетами и даже несколькими кусочками серебра. При случае им удается еще увеличить свой доход с помощью ловких краж или продажи за умеренную плату нехитрых оракулов.