Она посмотрела на часы -- они показывали без четверти два.
Дэвида в комнате не было.
Оливии казалось, что эта упоительная ночь ей привиделась в наркотическом бреду и, если бы не слабость и ломота в суставах, свидетельствующая о двухдневном перерыве в приемах опия, это чувство переросло бы в уверенность.
Время стерлось, все казалось размытым. Оливия ощущала себя плавающим силуэтом в жидком сонме перепутанных картин реальности, заблудившимся во времени. Где она? В каком периоде своей жизни?
Дэвида не было.
Оливия не могла сосредоточиться, чтобы проанализировать его отсутствие. Она не знала. Она не понимала ничего. Кроме того, что ей надо принять опий. Ей хотелось экстаза снова. Если даже и наедине с самой собой, то для осмысления происходящего, для того, чтобы найти свои растерянные мысли.
Она закрыла окно, приготовила наркотик и жадно сделала первые несколько затяжек.
По телу разлилось приятное тепло и расслабляющая эйфория. Чувства приобрели постепенно свойственную им вычурность и извращенную логичность.
Дэвида не было. Потому, что он не принадлежал к ее миру. Он был воплощенной иллюзией другой жизни и Оливия знала, что он появится, когда она вернется вновь в ту жизнь. После волшебного сна.
Она в неге закрыла глаза, мягко откинувшись на подушки. Перед ее взором вновь пробуждались призраки этой ночи. Солнечные лучи замысловато переплетались среди вуали покрывал, будя сладострастную ностальгию и мягкое возбуждение вновь воскресающей в ней жизни. Они были поцелуями Дэвида, воплощенными в зримые картины ощущений.
Мерцающее восприятие Оливии не улавливало все в целом, ее сознание распалось на три части, уступая место картинам чувственных переживаний.
Она была в трех обличьях независимо друг от друга -- своим телом, своим разумом и своими эмоциями и во всех трех этих воплощениях она любила Дэвида, его одного и больше никого и ничто в этом мире. В его образе было сокрыто все самое святое, самое нежное и трепетное, что еще оставалось для нее в ее жизни.
Он был незримый призрак, что растворился в опьяняющем солнечном свете, чтобы обладать ею еще раз, погружая ее в негу печальной призрачной любви, нежной, как сама невинность и прекрасной, как давно утерянный волшебный дар самозабвения.
Он был здесь, она чувствовала его присутствие, шелк простыней еще сохранял тепло его тела. Она вновь погружалась в атмосферу обладания им, сливаясь воедино с его присутствующим образом, чувствуя себя частью его. Она знала, что он тоже безумно ее любит. Он должен любить ее. По другому быть не может, раз она это чувствует -- экстаз должен достичь апогея.