С соседкой мне определенно повезло, она действительно оказалась доброжелательной и спокойной. Поговорить толком мы пока не могли, но самый необходимый коммуникационный минимум я усвоила еще в карантине, а теперь с помощью Зунно продолжала продвигаться в этом направлении. Храпела она, конечно, жутко, как дюжий мужик, но я приспособилась затыкать на ночь уши кусочками поролона, выдранного из подкладки сумки.
Почему-то мне казалось, что мое появление привлечет всеобщее внимание, но этого не случилось. Когда в самый первый день я пришла вместе с Зунно в столовую на обед, на меня разве что посмотрели с любопытством. Только второй сосед по длинному, на двадцать человек, столу назвал свое имя, которое я услышала как Льавиннустрау или что-то вроде того. Не орать же было на весь зал по-английски: эй, кто тут с Земли, давайте познакомимся. На вид-то издали все выглядели вполне как люди, тем более в местной свободной одежде. Поэтому контакты я решила отложить до группового занятия языком и провела время до ужина в саду за чтением пособия, а сразу после него, когда Зунно ушла в сад на свидание со своим кавалером, легла спать.
Утром первое же индивидуальное занятие с Мишелем подтвердило, что меня ждут проблемы. Объясняя тонкости употребления личных местоимений, он то и дело посматривал на меня так, что другая на моем месте растеклась бы лужей по стулу. Дополнялись эти красноречивые взгляды якобы случайными касаниями ногой под столом. И если на первое я давно научилась не реагировать, то второе очень сильно не любила — как нарушение личного пространства. Однако идти сейчас на конфликт точно не стоило. Не в той я была ситуации. Оставалось надеяться на помощь Джейка, когда тот наконец появится.
Земляне приняли меня почти индифферентно: а, еще одна, ну привет, ты откуда? Восторгов я, конечно, не ждала, но такое отсутствие интереса удивило. Казалось, мы ведь товарищи по несчастью, должны поддерживать друг друга. Да и в целом, как я поняла за первые дни, ведущим настроением в центре было уныние. Царство депрессии. И ладно бы еще новички, так ведь и те, кто за год могли уже как-то смириться с обстоятельствами и попытаться вписаться в новую жизнь. Не в этом ли причина того, что многие оставались за ее бортом?
Впрочем, кое-какой интерес я все же заметила. Чисто мужской — такой же оценивающий, как у Мишеля. И ревнивый прищур женщин — даже у бабушки-негритянки.
Я уже знала от Джейка, что наших в центре семнадцать человек, я — восемнадцатая, он сам и Мишель не в счет. Десять мужчин и семь женщин, где-то от семнадцати до шестидесяти лет. Все из разных стран, из России больше никого. Мы перекинулись буквально несколькими фразами, но тут появился преподаватель — такой же высокий и здоровенный, как и все обитатели этого мира. Поинтересовавшись моим именем, он назвал свое: Грайш. Фамилий как таковых здесь не имелось, в официальных случаях и в документах к личному имени добавляли имя отца.