Все, что я знаю наверняка, это то, что я не могу перестать смотреть на ее живот, пока она сидит напротив. Она здорова и вынашивает здорового ребенка. И она сияет — тем самым сиянием беременности, о котором все говорят. Беременность очень ей идет.
— Сияние, — говорит Кэмерон, обмахиваясь рукой. — Ой, да ну тебя. Это у меня пот от жары выступил. Такой знойный блеск. — Она смеется, но я слышу нотку беспокойства в хриплом голосе.
Я не должна была приходить. Но так как парень жертвы все еще не вернулся в город и не брал трубку, я сказала себе, что у меня есть время — и что это должно произойти.
Но мне не следовало врываться в ее счастливую жизнь. Для нее я — болезненное воспоминание, которое она очень старается забыть. Но все же есть кое-что, что не оставляет меня в покое, и я не могу это игнорировать.
Я должна знать — фраза, написанная мной вчера, была художественным вымыслом? Или реальными воспоминаниями?
— Так ты получила степень? — спрашивает она, пытаясь оживить разговор.
Мы сидим в патио. Сверху на перголе вмонтированы большие вентиляторы. Балки задрапированы прозрачной белой тканью. Когда я позвонила договориться о встрече, то едва расслышала, как она выдавила «да», настолько громко стучало мое сердце.
Я достала ее номер больше года назад.
— Я не закончила университет, — признаюсь я с натянутой улыбкой. — Теперь я пишу.
— Оу, — она кивает. — Что пишешь?
В висках пульсирует тупая боль, словно я обезвожена. Я не умею вести светскую беседу. Встреча с ней уже причиняет слишком много горя.
— Кэм, я пришла сюда спросить тебя кое о чем.
Атмосфера вокруг нас меняется, накаляясь. Я могу распознать ее тревогу по тому, как она разворачивает ступни в сторону раздвижной стеклянной двери, уже готовая сбежать. Она кладет руки на живот, как бы защищая ребенка от моего присутствия, моего ужасного прошлого или, может быть, пытаясь успокоиться.
Я не знала точно.
Когда она не произносит ни слова, но и не уходит, я придвигаюсь ближе.
— Мне нужно знать все о той ночи, Кэм. Что произошло на самом деле?
Опустив взгляд, она поправляет кувшин с чаем на плетеном столе.
— Я уже все тебе рассказала. Мне больше нечего сказать, Синтия. Прости.
Это имя кажется мне таким чуждым; мои мать и отец — единственные, кто теперь используют его.
— Вчера я кое-что вспомнила, — говорю я, не сдаваясь. — Наш разговор в больничной палате. О той ночи… — я умолкаю. — Это первый раз, когда я смогла вспомнить что-то еще о ночи нападения.
Она замирает.
— Это хорошо?
Я хмурюсь.
— Это лучше, чем ничего не помнить, не так ли?
Она качает головой.