Выжигать надо было не только серые, но и оранжевые нити, и при этом не задеть другие, защитные и полезные! Вот ведь…
Я не владела своим пламенем столь виртуозно и филигранно. Адьют смотрел холодно, равнодушно, и обращаться к нему не хотелось до зубовного скрежета.
Мрачно поводила глазами по стенам и вдруг увидела сиротливо стоящую в уголке Мэй. Моя однокурсница никогда не лезла телегой впереди лошади, и, сказать по правде, меня всегда это немного раздражало. Но сейчас я ей почти позавидовала: я бы и сама держалась подальше от наведенных проклятий, да только сама не знаю, как, всегда оказывалась на передовой.
Мэй поймала мой взгляд и тут же подошла ближе. Всё-таки вынужденная немота сделала нас… чувствительными друг к другу.
И, тем не менее, страшно подумать, что будет, если нас лишат ещё и слуха. Может быть, мы все-таки сойдём с ума. А может, достигнем просветления, как сэр Джонатан Оул, начнём понимать друг друга даже без взглядов, а перед выпускными экзаменами введём себя в долгосрочный стазис на триста лет?..
Мэй коснулась моего плеча горячей ладошкой, и я вздохнула. Пламя текло узкой струйкой, а хищные оранжевые нити, поддерживающие проклятие, вяли, оседали, словно сворачивались — они были магической природы, и моя соседка могла их гасить.
Так мы и работали втроём, и в какой-то момент я поняла, что нитей не осталось, и пламя, потерявшее цель, вращается надо мной, как космический спутник, а Мэй и Леннард держат меня за руки, пытаясь одновременно остановить позорное падение ослабевшей тушки Джеймы Ласки как влево, так и вправо. Адьют тяжело поднимается со своего стула, в несколько шагов преодолевает расстояние между нами — я вдруг с ужасом думаю, что сейчас он подхватит меня на руки, и неимоверным усилием пытаюсь удержаться в вертикальном положении — но нет. Он только касается исхудавшего, тончайшего запястья больного. То ли считает пульс, то ли каким-то ещё образом анализирует его состояние. Поворачивается к нам.
— Вы справились, — и, отдельно, мне:
— Ты справилась, девочка. Я рад, что не ошибся в тебе. В вас троих.
…и мое сердце на мгновение наполняет немыслимое, какое-то детское счастье.
***
— Иногда и умного надо предостеречь, — с важным видом произнёс Ларс, а я закатила глаза, испытывая огромное желание то ли треснуть его по голове, то ли потрепать, как раньше, по короткому ёжику тёмным волос.
Впрочем, не стоит.
Тоже мне, храбрецы и воины, перестраховщики! То сэр Джордас со своим неглисиумом, то эти со своими пословицами и поговорками…
Неужели правда завидуют?
Я обнимаю Габриэля, и, уже не смущаясь Ларса, целую его. Несмотря на то, что моих выездов в столицу было всего пять, несмотря на то, что практически всё остальное время я провожу с Габриэлем, а после занятий — и с Ларсом тоже, я чувствую вину и смущение.