— Потом найду и размажу ублюдка. Если, конечно, Алдо первым его не прибьёт.
Я накалываю на вилку картофель и спрашиваю.
— Почему Дон «Каморры» хочет нас убить?
— Тебе не показалось странным, что он так внезапно решил сделать вас членами своей шайки?
— Не знаю. Я плохо в этом разбираюсь и не знакома с тонкостями…вашей работы.
Гулко сглатываю, поймав тяжёлый взгляд.
— Не равняй нас. Я убиваю только тех, кто заслуживает смерти. И деньги зарабатываю на пушках. Без наркоты и прочей херни.
Садится напротив. Так долго смотрит, что щеки начинают пылать.
Коротко цедит.
— Герра мешает многим. Сам виноват. Из-за уязвленного самолюбия и тупой беспринципности даже не заметил подвоха. Пусть теперь расхлебывает, — задумчиво протягивает. — Проблема в том, что тебя тоже ищут. Так что посидишь здесь. Подождешь, пока я разберусь.
Я открываю рот, чтобы возразить, но Шмидт тут же пресекает попытку.
— Не смей спорить. Второй раз я тебя не потеряю.
Внутри всё клокочет. Тревога душу выворачивает.
— Но вдруг они навредят моим близким?
Рон искривляет губы в насмешливой улыбке и без труда хватает меня за запястье. Придвигает ближе. Хрипло шипит.
— Каким близким? — голос становится низким и рычащим. — Я — твоя семья. Единственная. Забудь уже об остальных.
Злость накатывает с новой силой. Я понимаю, что он ничего мне не сделает, и это быстро развязывает руки.
— Моя мама лежит в больнице. Они запросто могут прийти и избавиться от неё. Или же возьмут в заложники, чтобы на меня выйти.
— И пусть. Одним геморроем меньше, — жестоко отрезает и продолжает есть. Хищное лицо расслаблено. Без единой эмоции.
Будто это не он только что подписал ей приговор.
— Я не могу так. Она — моя мать. Плохая или хорошая — неважно.
— Стоп. Послушай меня. Игры давно кончились. Эти ублюдки по всем без разбору стреляют, — сильнее стискивает кожу. — Не вздумай подставиться. Я тебе запрещаю.
***
Прошло три дня. Целых три дня я сижу взаперти и медленно схожу с ума. Меня пожирают сомнения — правильно ли я делаю, что подчиняюсь Рону?
Ведь им управляет не только желание меня защитить. Нет. Думаю, это даже не главная причина моего заточения.
Истинный мотив — наказать. Наглядно показать мне, кто здесь хозяин. Сузить пространство лишь до него одного. И тем самым убить на корню любое сопротивление.
Проклятье. Это работает, причем чертовски хорошо.
Гнев проходит. Злость — тоже. Остаётся только рабское смирение.
И вот за это я начинаю презирать саму себя.
Я привыкаю к Шмидту. За неимением альтернатив ищу в нём черты, которые заставили меня полюбить этого жестокого человека. Свыкаюсь с его постоянным присутствием.