Людмила Давыдовна почему-то спросила меня, как я себя чувствую и не болит ли у меня голова.
Я сказал не болит, но чешется. Математичка удивилась.
— Ты это о чём, Шелест?
— Ну вы же интересуетесь моим самочувствием. Шрам на затылке очень чешется. Сильно я головой стукнулся, — сказал я со зловещей хрипотцой в голосе, обведя класс недобрым взглядом и улыбнулся. Класс заржал.
— Ой, Шелест, — махнула на меня рукой Людмила Давыдовна, добрейшей души человек. — Иди тогда к доске. Заодно там и почешешь затылок. Или что-нибудь другое. Напомнишь нам, что такое интеграл и с чем его едят.
Класс захихикал, но по-дружески, жалеючи.
«Хорошо, что в больнице имелись свои учебники», — с благодарностью подумал я.
— Интегра-а-ал… Честно говоря, не особо помню, — сознался я.
— Ну…Формулу Ньютона-Лейбница помнишь?
— Вроде помню.
— Пиши…
Я написал.
— И Что это значит?
— Это предел сумм… — пробубнил я, и почесал затылок.
Класс «грохнул», а я продолжил:
— Принцип Кавальери формулируется так: если прямые некоторого пуча прямых пересекают две фигуры по отрезкам равной длины, площади фигур равны. А итоговую формулу уже вывели Лейбниц и Ньютон.
— Откуда же они её вывели, бедненькую.
— Из средневековья, — пошутил я.
Людмила Давыдовна прикрыла ладонью губы и тихо засмеялась.
— Ладно, Шелест, садись. Хоть это помнишь. В принципе, ответ на четвёрку. А у нас сейчас логарифмы, — сказала она, повысив голос и постукивая указкой по передней парте.
— Вот оно мне надо? — Спросил я неизвестно кого, садясь за парту.
— Ну ты, Мишка, и прикалываешься сегодня, — прошептал Костик, искоса поглядывая на математичку. Указка у неё была длинной.
— Еле выкрутился, — прошептал я.
— Ни фига себе, еле выкрутился… Да у Давыдовны четвертак получить… когда она вот так вызывает по прошлым темам… Максимум трояк.
Людмила Давыдовна Пляс, стала учить нас только в девятом, после «слития» трёх восьмых классов в два девятых, а у «б» класса она вела уже давно.
На истории я загрустил. Никогда не любил ту историю. Эли эту? Когда историчка, слишком полная и не очень опрятная женщина начала читать нам из учебника о буржуазной революции в Японии, я поскучнел.
— Ты, Мишка, какой-то, точно стукнутый, — прошептал Швед. — Нормально всё?
— Нормально, Костик. Что-то устал учиться. Скорей бы физра.
— Тебе же ещё нельзя, после ангины. Я знаю, сам лежал.
— Да и пофиг, — отмахнулся я.
— Сердце посадишь, — прошептал Костик, рисуя жигуль последней модели.
«Он стал врачом-хирургом и мы недавно виделись с ним. Совсем недавно», — подумал я. — И вот он сидит со мной за одной партой.