Об этом нам прежде всего рассказал дед Александр Феликсович Лисичонок. Ему удалось в тот страшный день заранее удрать в лес. Память у Александра Феликсовича притупляется, однако как-то умно и последовательно, как усыхают ветви у старого дуба – обламываются более мелкие веточки, а стержень твердеет.
«…Тут было так. Из-за фронта ехал партизанский отряд. И вот они расположились тут ночевать, в нашей деревне. Это было в субботу вечером. У меня как раз остановились переночевать две партизанки. Они хозяйку попросили, чтоб она им приготовила. «Мы завтра в семь часов уедем». Но были они и назавтра, уже и полдень прошёл.
У меня сын был в отряде и зять был в отряде. А брат мой жил на другой стороне. В его хате партизаны вливались в этот самый отряд. Присягу принимали. Местные и неместные. Как раз это дело было уже в обед. А как ушли они – на Мстиж напали немцы.
Мой ещё один сын, было ему тринадцать лет только. Он теперь трактористом работает. Он мне рассказывал, что немцы гоняли тогда всех мужчин, на улице посадили их и чтоб никто даже ничем не пошевелил. Сидели. А у одного ребёнок был маленький, он там с ребёнком что-то, значит, дак его сразу и убили. За то, что пошевелился. А ребёнка бросили…
Ну, а потом уже всех мужчин погнали туда, где у нас ларёк стоял, где теперь наша мастерская, швейная там, сапожная. Этот ларёк набили всеми людьми, живыми ещё. А которые не вместились – ещё в сельсовет, где теперь памятник стоит.
Туда загнали в сарай и всех остальных мужчин.
Тут пекарня была, дак из того ларька людей по одному выводили и стреляли там, в подвале.
А тех – подожгли…»
Потом мы слушали непосредственных свидетелей трагедии, мстижских женщин, – взволнованные, временами похожие на голошение, женские воспоминания. Бабуси и тётки собрались на лавке около хаты, сошлись будто на поминки или на траурное собрание, чтоб ещё раз совместно перебрать в памяти все события того чёрного дня.
Сначала говорила одна Ядвига Яковлевна Глот.
«…В воскресенье рано хлеб партизанам у нас собирали. А потом я позавтракала и пошла на поле с моей старшей. Коноплю пошла я расстилать. И тогда мы стелем и видим: идут два партизана. Шли в село… А потом дочка говорит:
– Мамо, глянь, чего это люди так бегут.
Когда я глядь – бегут уже по огородам, по загуменью. Народ этот весь.
– Ай, – говорю я, – дочка, там уже у нас, може, немцы.
Мы кинули ту пеньку и побежали.
И бежали мы. Собака была около меня. Бежим, а уже там вот, недалеко, цепь идёт. И люди уже валятся. Уже убивают людей. Я говорю:
– Ну, дочка, убьют нас.
А у меня трое детей осталось дома. Мальчик и две девочки.