Я вот так пододвинулась к меже, чтоб поглядеть, а она:
– Ай, мамочка, не бросай меня!..
Я пододвинулась – а моя хата по окна горит!.. И уехали они, вижу я. Тогда я побежала и нашла… Кого я нашла? Кристину. У неё на руке девочку убили. Кулю Цыганову нашла. И девочку Шурку. Вот сколько нас.
Побежали мы в лес.
А тогда я шла, детей кликала, а вот эта раненая… (К хозяйке.) Ты, Юлька, лежала, а я тебя нашла. Нашла её, около неё было четверо… А грязь такая!
– Кто там? – говорю я. – Идите ко мне!
А они говорят:
– Вы идите к нам!
Известно, маленькие девчатки. Я взяла к ним пришла.
А вот эта Юлька лежит, чуть жива. Я так нагнулась, говорю:
– Ах, Юлечка!
А она взяла да хлип-хлип… А девчонка грязи взяла на неё. Это там вода такая была – одна грязь. Седьмой годик девочке было, а мать, Юлька эта, станет что попало говорить, дак она воды на неё. Так спасала её. Выкопала ямку и брала из неё воду. Юлька голая лежала, дак она ей на грудь воды, на лицо…»
Разлитье – деревенька бесперспективная. Так нам сказали на двух уровнях: в сельсовете и в районе.
Предложили тёткам из этих печальных хаток перебраться в центр колхоза, гарантировали, как это делается, помощь, а они – не хотят.
Странно?
Не очень.
Лет несколько перед тем на Гродненщине нам случилось встретить нечто подобное. Куда там подобное – курную хату!.. Не в музее или на картине, а в Лидском районе, на территории богатого совхоза «Малое Можейково». Совхоз построил двухэтажный дом, а бабку из курной хаты никак не могли уговорить перейти в квартиру с удобствами. Директор написал её сыну в Ленинград, на Кировский завод, что совхоз оплатит командировку, лишь бы только парень уговорил мать не упрямиться. Целая сказка, если кто недоверчивый… А что же у бабки была за причина не переходить? Старая липа перед окном, а под липой – криничка… Так она, бабка, сама говорила.
Разлитье – какие-то три хаты, сарайчики, заборы, огороды… И роскошное лето такой печали не приукрашивает. Бабулю Настасью Шило дочка забрала было в Казахстан, где она работает бухгалтером, но старуха там не прижилась. Здесь держится, а при ней, как при матери, и Юлия Сушко. Для этой привязанности к родному углу внешних причин особенных нет. Стареют хаты, стареют матери. Над тем колодцем, в котором было спрятался один из двух спасшихся мужчин, сруб снова струхлявел и сам кусками да порохнёй обваливается в недалёкую и подозрительную воду.
«Завтра как раз тридцать лет с того дня», как погиб её сынок, и она туда пойдёт, на ту могилу, и «буду день там плакать»…
Поэтому из Разлитья никуда перебираться не хочет. И от дочери потому вернулась – от того целинного благополучия.