«…Это 28 мая, в два часа дня, убивали людей.
Позвали нас…
Ну, приказали на собрание. Я в хате была. «Паспорта менять».
Ну, мы все и пошли. Ту сторону поубивали уже, тот конец, а этот, наш конец, ещё не знал. Говорят, что на собрание, все и пошли.
Приходим на этот двор, а уже люди лежат убитые. Нас туда и привели. Так вот сарай стоял, баня тут. Там стояли эти трое, которые специально убивали людей. С автоматами. У них – кожаные рукавицы. Голые, в майках, и в рукавицах. А рукавицы вот такие – длинные (показывает)…
Ну, как они убивали? Били в головы… Я сама видела, как мать убили, невестку, дитя – всех…
Ну, меня немец отбросил в сторону, перебросил на другую сторону… Это нас, молодых, которых в Германию…»
(Антонина Ивановна Икан. Иканы Борисовского района Минской области.)
И «изобретательные» они были на «варианты», и одновременно, если видели, что жертвы уже в их руках, не очень и скрывали свои намерения: «На собрание!», «Паспорта менять». А люди уже знают, слышали про те жуткие «собрания», про «отправку на работы»…
В этих вариантах – что? И в этих издевательских «собраниях», «паспортах»? Утончённый садизм палачей, хитрость, надругательство.
Однако и что-то ещё… Что записывалось, отмечалось в отчётах фюреров «айнзатцкоманд», «зондеркоманд» и что собиралось, изучалось в верхах – в Берлине.
3
На Могилёвщине, в Быховском районе, есть большая деревня с красивым названием Красница. Мы туда приехали в солнечный июльский день 1972 года – через тридцать лет после того, как деревню эту убили. Красница живёт, как живёт сегодня и Хиросима.
Но живёт и память – о собственной смерти память. И день тот для уцелевших жителей Красницы – вспышка ужаса, муки, перед которыми последующие месяцы и годы военного лихолетья пропадают. «До» и «после», а над всем – тот июльский день 1942 года.
«…Они шли через деревню, не трогали никого. С того вон, конца, через кладбище. Только один побежал утекать, дак его изловили:
– Ты партизан?
– Не.
Ну, его и отпустили. С такой политикой, чтоб это успокоить людей. Да. Ну, засели они. Съездили ещё в Быхов узнать, какую Красницу – Первую или Вторую – убивать. В Быхове уточнили, приезжают, оцепили всю деревню. С винтовками, пулемётами поставили немцев. А с ними были и полицаи. Потому что, когда загоняли в хату, дак они по-русски:
– А ну, в хату заходите!
Ну что, недогадливый народ был. Идут, и всё.
Вопрос: – А ещё не было таких случаев поблизости, чтоб убивали?
– Раньше не было ещё. До этого даже не слышно было.
Да. И стали в хаты загонять. Загоняют и дальше идут, а вслед уже поджигали. Хаты эти с народом. Горят хаты. И с луга люди идут, сено везут, а немцы смеются эти, которые там охраняют, часовые эти. Смеются только, что сами идут на гибель. А люди ж не знают. Друг с другом разговаривают, что «это с партизанами бьются, давай утекать, а то будет и тута…». А когда немцы только приехали, комендант объяснил, что на поле ни скота, ни самих – никого чтоб не было. Ни в лесу, ни на поле. Потому что с партизанами будет бой, и будут всех убивать. А в деревне не будут трогать. Ну, все и кидались в деревню. Бегут, бегут и бегут. А того не знают, что они бегут, а их в хаты загоняют и убивают. Да. И жгут.