Стала я отходить, голая, в одной рубашке, верхнего на мне не было. А он потом по-польски говорит:
– Вэзь свое убране. Только, говорит, чужого не тронь.
И посадили меня уже под таким бурьяком, под сосною. И такой сильный дождь пошёл…
А тех людей, что со мною гнали, и таких маленьких детей, то поубивали на моих глазах… Детей матери распелёнывали, и он – таких голых носил в ямку…»
Евхима Парфёновна Баланцевич была в ту пору тоже солдаткой, как и Мария Хамук, и её муж находился в плену с польско-немецкой войны. На руках у молодицы оставался шестилетний сын, а рядом с нею была старенькая мать, из тех матерей, которых народная песня называет советчицей в хате. Евхима Парфёновна говорит:
«…Как ещё гнали до школы, то все люди так говорили, може, ещё в Германию повезёт, а уже как минули ту школу, то люди говорят: «Нема нас. Поубивают нас…»
Один, – его звали Кальчук, – как поехала машина краем, он увидал немцев, выскочил через окно и начал утекать в кусты. Добежал до кустов, и там его убили.
Немцы стали с машины по ему стрелять. И приехали назад, та машина, в огород, и говорят:
– Нашу машину обстреляли, а вы еще говорите, партизан нет. А нашу машину обстреляли.
А кто ж стрелял?
Мы ж все в огороде…
Пришла его мати ридна и говорит дочке:
– Нема, дитынонько, нашего Йвана.
И вот тоди мы вси сталы плакаты. Коли нема Йвана, говорим, нема и всех нас.
Его убил над канавой.
Вопрос: – А он на самом деле стрелял по машине?
– Никто не стрелял по ним, только так они говорили, чтоб мы не разбежались в огороде, что вот «в нашу машину стреляли».
Вопрос: – А партизаны у вас тут были?
– Не. Мы не бачилы тут. Партизанив мы тут николи, николи не бачилы. Только один человек, когда убивали, был из нашей деревни в партизанах. Радиюк Владимир.
…Ой, загнал ту молодёжь… Потом уже машины стали ходить, лопаты собирать в деревне. Насобирали тех лопат и дали той молодёжи, чтоб ямки копали. Накопали тех рвов, я не видела как. Слышали, из пулемёта сёк, слышали тот звук, как стреляли. Из пулемёта сёк…
Ну, что ж, сидим, дожидаем поры: уже никуда не убежишь.
И уже поубивал их, и тогда давай уже брать старших парубков, мужчин. Повыбирал тех мужчин, и то гнал, то возил там – всяк было.
Поубивал их, тогды давай уже выбираты бабов. Меня тоже туда завезли на возу… Кто не мог идти, кто идёт, кто сидит. Я вот уже и не помню, сколько нас душ сидело на возу… И хлопчик мой со мною. И моя мати – уже когда мы подъехали до того кладбища, то думали, что там люди убиты, а то одёжа лежала.
Довозит нас – а то одёжа, что обдирает… Заставляет нас раздеваться, уже будет убиваты. И то уже раздеваемся… А мне, знаете, моя мати родная говорит: «Просись, дитынонько».