Такое творится, что человек уже не верит, что это только здесь: может быть, всюду, на всём свете! И куда ни кинется – всюду то же, всюду стена из огня, из смерти.
«…А дальше думаю: «Пойду я в Рудню». Ни немцев, никого нема. Уже все уехали отсюда, из Октября – зажгли и поехали.
Иду я туда через поле, вся мокрая, платок мой остался в клубе, остались галоши мои с валенок в клубе, а это своей работы валенки, дак они в воде размякли, растянулись… С меня пар идёт уже, такой пар идёт с меня, всё равно как из-под шерсти, как дым. Дак я думаю, может, я горю уже, может, где упала на меня эта, головешка эта, с клуба. Я и так, и кругом себя – не-е, ничего нема!
Пришла я туда без платка. Только я пришла, под какой-то подошла сарайчик, и там маленькая хатка с краю. И стою, слышу – крик… Такой крик там, что, боже милый, какой крик! А они уже с того конца взяли, и оттуда, и гонят уже на этот конец под совхоз. Гонят уже этих людей, баб всех. И самолёты стали по земле строчить…
Я стою под этим хлевком, а дальше, думаю, погляжу, что они тут делают, что такой крик. Только я голову – тык из-за угла, а немец как раз глянул сюда, когда я посмотрела. Дак он ко мне летит: «А-а-а!» Как стал меня прикладом! Щёку рассёк, и губу всю порассекал, и зубы мои один за другой заходят. Полный рот крови. Я уже возьму так эту кровь, выгребу руками, ой, чтоб хотя дохнуть!..
И погнали меня в колхозную канцелярию. Дак эти люди рудненские тоже говорят, как у нас говорили, что немцы будут выбирать: которые партизаны – расстреливать, а таких будут выпускать.
Дак я говорю:
– Мои вы бабоньки, уже у нас, говорю, сделали собрание, ни одной, говорю, нема. Все, говорю, погорели уже, кончаются там люди. Уже которые пищат, говорю, доходят, так что, говорю, не беспокойтесь – всем будет одно.
Ну, и там нас держали, держали… Раньше взялись за мужчин, за тех, кто в другом помещении был. У одного полицейского немцы спрашивают:
– Где у вас такой мужчина есть, что он может по-немецки говорить?
Вызывают по имени, по фамилии того уже мужчину. Подошёл этот мужчина, с немцем что-то сказал по-немецки, а потом так его взял под мышку да поставил раком. Немца того. Дед, а такой знаете, крепкий. Дак они: «А-ла-ла-ла!» А их только три немца возле хаты было, возле нашей. Патрулей, что за нами смотрели, по подоконьем. О, летят эти немцы от нашей хаты, и того деда взяли и убили.
– Давайте другого, какой может по-немецки говорить.
Вызвали другого. Тот – так же, ещё в старую войну, был в Германии. Тот говорил, говорил, дак ему – трах! – пулю в лоб.