Другая часть населения творческого города поступила умнее, закупившись заранее и трудясь на своих кухнях, спеша успеть до двенадцати. В таких домах пахло варёными овощами и горячими блюдами. Мамочки в них трудились у плиты, впитывая телом этот запах. Отцы же преспокойно наряжали ёлку, не заботясь о красоте, о которой заботились дети. Всюду царил смех и весёлая суета.
Но были и такие, которые и вовсе не считали новый год праздником. Они не варили яиц для салатов, в их холодильниках не стояло по три банки гороха и они не наряжали ёлок. Им не было дела до этой бесполезной предпраздничной лихорадки. Они спокойно работали на своих работах, ожидая конца дня, чтобы рухнуть в кровать и уснуть непробудным сном.
Именно в этот день. 31 декабря. В одном из престижных и лучших роддомов города рожала жена богатого чиновника. Всё её тело было мокрым от пота, она часто дышала через рот и тужилась по просьбе врачей. Врачи же выполняли свою работу, так как у неё не было понятия праздник. Вместо того, чтобы отмечать этот день с семьёй и друзьями, они принимали роды и спасали жизни.
В глазах женщины мутнело от боли и она уже раз сто успела проклясть тот день, когда забеременела. Её бесило всё: яркий свет лампы, голоса врачей, прядь волос, упавшая на глаза, и муж не пришедший на её роды. Одним словом, всё! Она кричала от натуги, в попытке родить скорее, чтобы боль наконец прекратилась, но видимо ребёнок так не считал, не желая выходить из безопасного чрева матери. Женщина с силой сжимала руку одного из врачей, матерясь по-французски.
– Давайте, милая! Тужьтесь сильнее! – подбадривал её главный врач.
– Beaucoup plus fort? – вскричала негодующая мать.
Мысли женщины настолько затуманились, что она не заметила, как перешла на родной французский. Слова белого пятна до неё уже просто не доходили. Сознание протестовало. Информация ускользала, как вода сквозь пальцы. Сжав руку сильнее, она поднатужилась, крича в потолок.
Это был последний рывок перед тем, как она обессилено рухнула на кушетку и облегчённо выдохнула. Раздался первый крик ребёнка, отражаясь о стены и эхом отдаваясь в ушах новоиспечённой матери. Приподняв голову, она взглянула на сморщенное тельце.
– Vivez et combattez, cher Armel… – обессиленно выдохнула женщина свои последние слова.
И снова крики и суета, но уже, к несчастью, не предпраздничная…
Горланящего ребёнка уносят как можно дальше от женщины, подарившей ему жизнь. Слёзы катятся по отёкшему лицу дитя и кажется, словно он прекрасно понимает, что больше не увидит свою мать. Тем временем, к женщине подключают аппараты, делают необходимые уколы. Но она не реагирует, глядя в потолок остекленевшим взглядом. Лишь дорожка одинокой слезы и последняя улыбка на губах, говорят о том, что ушла она будучи счастливой.