– Море прекрасно!– громом ухнуло в голове какаду.
Встрепенувшись, он посмотрел вперёд. Дорога в полосе дня опустела; пара Луки и Кьяры исчезла.
Неожиданно Марчелло ощутил утрату. Он осознал, что потерял нечто очень важное, нечто необыкновенное, невещественное, то, что нельзя взять и унести, что-то, предложенное ему, как возможность, как путь к свободе от заточения. А он потерял это. Попугай почувствовал свою трусость, увидел её, влачащую его обратно к клетке, и с ужасом понял: он сам и есть та жестокая сила, что пугает и заставляет сомневаться; он нашёптывает себе страхи и печали и, сплетая из них верёвки трусости, связывает себя и пленяет. Марчелло понял, что заперт не в одной только клетке, но ещё и в той, которую создал сам- в тюрьме собственной нерешительности. Когда-нибудь, однажды случай мог бы распахнуть дверцу его железного плена. Но стал бы какаду лететь? Смог бы он побороть своего внутреннего пленителя и отважиться быть свободным? Сумел бы победить себя?
В ответ на кричащие в нём вопросы, попугай рванулся вперёд, и душа его, с болью освобождённая от оцепенения, понеслась к границе ночи. Принимая Марчелло, свет дня вспыхнул, и обожжённая солнцем темнота покорно отступила назад. Линии горного серпантина замелькали перед глазами какаду, унося его с немыслимой скоростью. Зелёные склоны, камни и птицы летели ему навстречу и мимо него, а он вместе с полотном дороги летел вниз к растёкшемуся в беспредельную ширь морю.
Только там, на белом песке побережья, суета сущего прекратилась, оставив попугая одного перед тихой гладью воды.
На пляже не было ни людей, ни зонтов, ни шезлонгов. Обветренный рябью песок, греясь в лучах солнца, покоился под голубым безоблачным пластом неба. Чайки не спускались к нему, а кружили у вершин скал, посылая вниз протяжные пискливые крики, что эхом разлетались по воздуху и затихали где-то вдали, поглощённые бесконечностью пространства. Море мирно качало волнами. Посверкивая гребнями, они неспешно катились к берегу и нежно, обволакивая тающей пеной, гладили его пески. Кораблей и яхт на воде видно не было, и причал, где раньше стояли катера охраны, пустовал. Лишь одинокая белая лодка на раскрытых по ветру парусах медленно уходила из прибрежных вод в открытое море.
Когда Марчелло увидел её, то сразу подумал о Кьяре и Луке. Ведь они могли быть там, могли быть в море. Они могли оказаться вдвоём, в стихии свежих ветров и безграничной свободы. И какаду взглянул на палубу. Влюблённые стояли у её перил и смотрели вдаль. Их лица были обращены к горизонту, волосы и одежды их играли на ветру, а в линиях фигур читалось невозмутимое спокойствие. Марчелло не мог отвести глаз от того, что видел. Безупречная согласованность моря, корабля и влюблённой пары привела попугая в магнетическое оцепенение. Словно разум его, уставший обдумывать, понимать и бороться, нашёл то, что не требовало от него ничего, и замер, отдыхая.