- Тьфу! Прах и пепел... Убери любых, все равно кого. Главное, чтобы осталось - шесть. Их и покажешь Хафизу как самых красивых.
- О... О-о-о, мудрый... Мудрый и отважный, достойный взгляда Тарика и пророка его Халима... Да будут золотыми все следы твои, да не коснется тебя клинок врага, а только губы юной девы, да проведешь ты в неге и покое всю оставшуюся жизнь...
- Еще чего, - фыркнул Дигон. Про себя он уже решил, что Кумбар все-таки рехнулся, а потому и тратить время на болтовню с ним больше не желал. - Как раз вечного покоя мне и не хватало!
Он встал, с презрением отворачиваясь от залитой слезами восторга жирной физиономии сайгада, и нетвердой походкой направился к выходу, предоставив Кумбару оплачивать стол.
- Как мне отблагодарить тебя, о аккериец из аккерийцев? - возопил тот, простирая руки к Дигоновой спине.
- Очень просто, - парень обернулся, с усмешкой посмотрел на старого солдата. - Пусть невесту Хафиза зовут не Алмой.
*
В великолепных покоях, отданных на время в распоряжение Кумбара Простака, под звуки скрипки заезжего музыканта отдыхали двенадцать красавиц. Застывший у дверей как изваяние толстый, низкорослый и широкий словно тумба евнух Мингал-Арет-Каши-Бандурин мрачно взирал на столь прелестное общество, в душе проклиная нелегкую свою долю. С гораздо большим удовольствием он поохранял бы мальчиков-пажей, таких юных, таких нежных во дворце их не менее полусотни, и все хороши как на подбор. А эти девицы... Бандурин считал величайшей ошибкой богов сотворение женщины - от неё и соблазн, от неё и разврат, и вообще все беды на земле от нее, да заберет её Бурган в свое мрачное царство...
Он почесал взмокшую лысину, обрамленную игривыми завитками седых волос, и кинул заинтересованный взгляд на музыканта. Тот был весьма мил, свеж и румян; белокурые длинные волосы волнами лежали на узких плечах; тонкие стрельчатые брови цвета скорее рыжего, чем белого, сейчас сошлись у переносицы, а прекрасные синие глаза с тоскою смотрели в заоконную даль. Музыка, льющаяся из-под смычка его, не задевала души Бандурина - ибо душа эта давно очерствела в дворцовых интригах и сплетнях, - зато изящная рука, что держала смычок, возбудила в евнухе прежние тайные желания. С вожделением оглядев гибкую невысокую фигуру музыканта, Бандурин твердо решил нынче же наведаться к нему, для чего ему всего лишь требовалось обойти конюшню и пересечь сад. Там-то, в караван-сарае для гостей Великого и Несравненного, и поселили приезжего, повелев в качестве платы за стол услаждать нежный слух императорских невест. Он и услаждал сейчас: музыкой нежный слух невест, видом своим - жадный взор Бандурина. Впрочем, играл он искусно, и в первый же день приезда сумел понравиться самому Хафизу, а это немалого стоило. Но из девушек скрипача слушала только Алма, остальные шептались, причесывались, спали и просто смотрели в потолок.