*
В маленьком кабачке без названия на окраине Шудура Дигон топил печаль свою в вине. Он взял полдюжины бутылей дешевого красного - редкой кислятины, и занял угловой столик, откуда хорошо виден был вход, а также весь зал, кривоватый квадрат с земляным полом, в глубоких трещинах которого произрастали даже длинные узкие травы. Грязь здесь была неимоверная. Казалось, хозяин нарочно расстарался загадить весь пол, стены, потолок и столы для привлечения наиболее гнусной публики. Так и выходило: жулики, бродяги, нищие, бандиты и девицы не самого пристойного поведения отдыхали тут после нелегкого трудового дня, а то и подыскивали новых клиентов. И если в светлое время иногда забредали сюда случайные прохожие, выпивали кружку-другую пива, и торопились выйти на свежий воздух, обещая себе в будущем обходить стороной этот грязный кабак, то ночью здесь гулял весь окрестный сброд.
Привычный ко всему Дигон находил сие заведение отвратительным, но одно преимущество все же было, оно и влекло его порой сюда: никто не знал тут Дигона-аккерийца, никто не подходил к нему, то ли опасаясь его внушительных размеров и разбойничьей стати, то ли просто не признавая в нем своего, и никто ни о чем не просил. Хозяин - кривоногий коротышка со сломанным сизым носом и быстрыми колючими глазками - уже узнавал его в лицо, кланялся подобострастно, и тоже особенно не докучал. Выпив в одиночестве две-три бутыли вина или кувшин пива, Дигон удалялся, умиротворенный и готовый продолжать вечер, но уже в знакомой компании и в знакомом, более приличном кабаке типа "Маленькой плутовки". Он и сейчас пришел сюда за этим - за одиночеством. Но не то, простое одиночество когда можно уйти от всех, запереться в комнате - требовалось иногда юному Дигону. Он жаждал иного: погрузиться в нехитрые мысли свои и мечты среди людей, которые не станут заглядывать в глаза, словно потеряли в них золотой, не спросят, не скажут, не заденут рукавом... В казарме ему никогда не удавалось остаться одному: кто-то непременно вторгался в запретную зону личного, неприкосновенного.
К счастью, желание такого одиночества обуревало Дигона весьма и весьма редко - раз или два за все его пребывание в Шудуре. Косые, уродливые, чумазые, тупые и пьяные рожи здешних завсегдатаев не приводили его, конечно, в ужас или негодование: видел и не таких; но и наслаждения от созерцания их получать не мог. Зато он умел их не замечать вовсе. Шум, гам, визг и звон разбитой посуды - привычная музыка - никак не тревожили его мыслей. А сейчас тем более. Ему было о чем подумать в эту ночь. Алма, Хализа, Баксуд-Малана... Они только начали жить...