– В которой много сыра.
– Я заказываю, а ты пока заканчивай с уроками. Впереди два выходных, ещё успеешь сделать.
– Хорошо, – согласилась Катя и склонилась, чтобы погладить пса, который поспешил подставить ей пузо.
Звонок в дверь ударил по затылку глухой тревогой. Бросил взгляд на часы. Семь вечера.
– Ты кого-то ждешь? – спросил у Кати и направился к выходу из комнаты.
– Если только пиццу, но ты её ещё не заказал.
– Странно, – нахмурился и вышел в коридор. Кружку с горячим кофе оставил на комоде и подошел к входной двери, несмело её открыв.
– Привет, Паша, – робко улыбнулся Гена.
– Привет, – вторил ему Андрей, стоящий немного в стороне.
– Привет, – повел бровью и открыл дверь шире. Молча уставился на мужиков, ожидая объяснения их внезапного появления на пороге моей квартиры.
– Мы… это… – вздохнул Генка и вскинул руку, прочесав пятерней колючий затылок. – Мудаки, короче.
Поднял теперь оби брови, но помогать им с дальнейшим построением объяснений не стал. Хорошо, в общем-то, начали.
– Да, Паш, – подошел немного ближе Андрей. Переложил шуршащий пакет из руки в руку и, бегая взглядом от дверного звонка к моему лицу, несмело добавил. – Мы вели себя, как мудаки. Весь год мы поступали не так как друзья, а как…
Повисла пауза, во время которой Андрей поджал губы, силясь подобрать нужный эпитет.
Понимая, что ждать долго, подпёр плечом дверной косяк и скрестил руки на груди. Вопросительно посмотрел на обоих.
– Ссыкуны, – выдавил, наконец, Генка. – Мы зассали! Спрятались в свои ракушки и… – тяжело вздохнул, нервно провел широкой ладонью по лицу. – В общем, Паш! Давай, мы скажем тебе всё, как есть, а потом можешь нас хоть с лестницы спустить. Заслужили.
– Слушаю, – дернул я плечом и склонил голову набок, поочередно глядя на обоих.
– Давай, я всё скажу, потому что наш профессор, пока разомнет свои интеллигентные яйца – день кончится, – Генка привычно подколол Андрея и сделал шаг ко мне. Гримаса слетела с его лица и уступила место редкой для него абсолютной серьёзности. – Когда умерла Маша, я впал в ступор. Такого даже врагу не пожелаешь, а уж когда у лучшего друга умирает жена, то сфинктер схлопывается так, что аж парализует. И меня парализовало. Я не представляю, Паша, как ты всё это пережил и как держишься до сих пор. Но я испугался. Ты прости нас и, конкретно, меня, но я боялся… Каким-то своим задним сраным мозгом я боялся, что это может быть заразным. Что я так же могу потерять свою жену и, вообще, тронусь головой… – серые глаза друга заполнились непрошеной влагой. Кадык нервно дернулся, прокатился по жилистой шее и вернулся на место вместе с рваным вдохом. – Ты имел право бухать, злиться на нас и ненавидеть. Это мы не имели права избегать тебя, как прокаженного, и оставлять наедине со своим горем. Маша тоже была нам дорога, мы любили её, как подругу, друга, как младшую сестру… – стиснул зубы проглатывая очередной колючий ком. – Но, какого-то хрена, вместе с ней мы похоронили и тебя. Просто потому что не знали, как теперь с тобой общаться и каких тем стоит касаться в твоём присутствии, чтобы не ранить тебя снова, не задеть болезненные воспоминания и, чтобы ты не чувствовал себя уязвимым. Говорят, друг познается в беде. Так вот, Паша, мы провалили эту проверку по всем фронтам. Твои друзья – мудаки, но мудаки, осознавшие, что они мудаки.