Мышкин. Двадцать шесть.
Генерал Епанчин. Ух! А я думал, гораздо меньше.
Мышкин. Да, говорят, у меня лицо моложавое. А не мешать вам я научусь и скоро пойму, потому что сам очень не люблю мешать… И наконец, мне кажется, мы такие розные люди на вид… по многим обстоятельствам, что, у нас, пожалуй, и не может быть много точек общих, но, знаете, я в эту последнюю идею сам не верю, потому очень часто только так кажется, что нет точек общих, а они очень есть… это от лености людской происходит, что люди так промеж собой на глаз сортируются и ничего не могут найти… А впрочем, я, может быть, скучно начал? Вы, как будто…
Генерал Епанчин. Два слова-с: имеете вы хотя бы некоторое состояние? Или, может быть, какие-нибудь занятия намерены предпринять? Извините, что я так…
Мышкин. Помилуйте, я ваш вопрос очень ценю и понимаю. Никакого состояния покамест я не имею и никаких занятий, тоже покамест, а надо бы-с. А деньги теперь у меня были чужие, мне дал Шнейдер, мой профессор, у которого я лечился и учился в Швейцарии, на дорогу, и дал ровно вплоть, так что теперь, например, у меня всего денег несколько копеек осталось. Дело у меня, правда, есть одно, и я нуждаюсь в совете, но…
Генерал Епанчин (перебил). Скажите, чем же вы намереваетесь покамест прожить и какие были ваши намерения?
Мышкин. Трудиться как-нибудь хотел.
Генерал Епанчин. О, да вы философ; а впрочем… знаете за собой таланты, способности, хотя бы некоторые, то есть из тех, которые насущный хлеб дают? Извините опять…
Мышкин. О, не извиняйтесь. Нет-с, я думаю, что не имею ни талантов, ни особых способностей; даже напротив, потому что я больной человек и правильно не учился. Что же касается до хлеба, то мне кажется…
Генерал Епанчин. Как вы очутились в Швейцарии?
Мышкин. Павлищев отправил меня туда, он интересовался моим воспитанием…
Генерал Епанчин. Я знал лично покойного Николая Андреевича. Но почему он проявил к вам такой интерес?
Мышкин. Я и сам не могу объяснить, – впрочем, просто, может быть, по старой дружбе с моим покойным отцом. Остался я после родителей еще малым ребенком, всю жизнь проживал и рос по деревням, так как и здоровье мое требовало сельского воздуха. Николай Андреевич по началу доверил меня каким-то старым помещицам, своим родственницам; нанималась сначала гувернантка, потом гувернер; впрочем, хотя я и все помню, но мало могу удовлетворительно объяснить, потому что во многом не давал себе отчета. Частые припадки моей болезни сделали из меня совсем почти идиота, да, да буквально: идиота. И вот, однажды, Павлищев встретился однажды в Берлине с профессором Шнейдером, швейцарцем, который занимается именно этими болезнями, имеет заведение в Швейцарии, в кантоне Валлийском, лечит по своей методе холодною водой, гимнастикой, лечит и от идиотизма, и от сумасшествия, при этом обучает и берется вообще за духовное развитие; и отправил меня к нему в Швейцарию, лет назад около пяти, а сам два года тому назад умер, внезапно, не сделав распоряжений; так что Шнейдеру пришлось держать и долечивать его еще года два; но он меня не вылечил, хотя очень много помог. По моему собственному желанию и по одному встретившемуся обстоятельству, он отправил меня теперь в Россию.