что будто бы последней померла.
Кричали все: «Нам без подмоги оной,
небось, теперь питать одну тоску!..» –
И на веревке вешались казенной
по двое да по трое на суку!
Я брёл скорбя, с оркестром рядом, с теми,
кто жалость вымогал, тянул из жил!..
И тут шальная мысль стрельнула в темя –
что я саму надежду пережил!
Первые и последние
Как, скажем, третьесортный Крым,
или советская обедня –
вот так обидно быть вторым!
Тогда уж лучше быть… последним.
В конце концов, от вожаков
грязны потом вещдоки-пятна…
А я – за скромных мужиков,
чья не элитна жизнь, но – внятна.
Они меж нас трезвее всех –
поступком, словом или взглядом.
Они не прут вперёд и вверх,
круша собой того, кто рядом.
Накатит пламени стена –
чужого вытащат Сережу
или другого пацана –
с себя самих сдирая кожу.
Когда с трибуны прокричат,
что наступило время стачек,
они для чьих-нибудь внучат
спасут из проруби собачек.
Им утешение найди…
Им от ангины – в чай малину…
Тому, кто духом впереди,
найдётся тот, кто плюнет в спину.
18 декабря
Декабрь нежданно свежестью дохнул,
и улицы наполнились прохладой.
Осенний день последний упорхнул
озябшей птицей из ночного сада.
Поверь, не стоит зиму укорять,
что входит вдруг, без снега и без стука.
На ложе утра нового присядь:
с зимой короткой трепетна разлука.
День восемнадцатый – одна из дат,
которая, не сильно докучая,
плеснула водочки чуть-чуть, а ночью – чая.
Попил чайку – и будто вышел в сад.
А там, в саду, услышал божьих птиц,
поющих на миру, не из темниц.
Зимой твоею он недолго длился,
тот щебет их – о том, что ты родился.
Не дай Господь упасть однажды в грязь,
храни во мне воспоминаний крошки!
Позволь мне жить раскованно как, князь,
на чьи-то вновь заглядываться ножки.
* * *
Какое чувство-динамит,
любви и ненависти пламя! –
Отвратной ложью не дымит,
не угасает временами.
Те берега, где без интриг
горят души костры –
не разделимы ни на миг
две чувственных сестры.
Счастливая кефаль
Зачем старанья? Как увядшая гвоздика –
все письмена мои. Цена им три гроша.
Как не хватает мне по жизни Бени Крика! –
Его поддержки и улыбки: «Дима, ша!»
Засим живу пока на дорогом клочке,
кефаль счастливая не на моём крючке.
Война и любовь
Семь минут осталось до атаки,
автомат прижат к его скуле,
а в прицеле – рвы и буераки…
И коровка божья – на стволе.
Вспомнилось: вдвоём на сеновале,
Верочка-невеста… счастье с ней!
Там они дитя нарисовали –
спрятали рисунок меж камней.
Загнутые длинные реснички,
солнечное ушко, как огонь…
ягоды случайной землянички,
собранные милой на ладонь…
На кого получится похожим
первенец – рождённый… или нет?
Вот уже в прицеле вражьи рожи,
дикой пули свист… и – гаснет свет…