Пакс складывает руки на груди, небрежное, беззаботное выражение лица, которое он только что демонстрировал, исчезает, когда он приступает к переговорам.
— Две недели, чувак. Все каникулы. Я не собираюсь лететь через весь мир ради одной гребаной недели.
— Десять дней. Окончательное предложение.
— Так не пойдет. Думаю, тебе придется отступить.
Он мог бы заставить меня отступить. Если он захочет, он мог бы привлечь Дэша, и они вдвоем могли бы проголосовать за то, чтобы я держался подальше от Элоди до конца гребаного времени. Правило дома. Мы стараемся не заставлять друг друга делать что-либо большую часть времени, что только заканчивается тем, что кто-то получает травму, но это не было бы беспрецедентным шагом. Паксу действительно, должно быть, понравилась внешность Элоди, и это заставляет меня хотеть ее еще больше.
Хотя она уже моя, и это заявление, которое он пытается сделать на нее, кипит в моей гребаной крови.
— Десять дней, Пакс. А потом поезжай к своей маме в Прагу.
Он выглядит испуганным.
— Какого черта мне это делать?
— Ладно. Хорошо. Ты получишь лодку. Две недели. Но как только я услышу, что ты опять делаешь коктейли Молотова, я тут же вызову чертову жандармерию.
Кажется, что улыбка на лице этого куска дерьма стала еще шире. Боже, какого хрена я делаю? Это будет абсолютная катастрофа. Я уже чувствую это своими костями.
— Хватит лыбиться. Я отсюда слышу, как смех рикошетит внутри твоего толстого черепа, — ворчу я, поворачиваясь обратно к своему столу.
Я больше не смогу писать. Знаю, что не смогу. Я чувствую облегчение от того, что право собственности на Элоди Стиллуотер было урегулировано, но теперь у меня во рту появился неприятный привкус, от которого я не могу избавиться.
Я сделал копию ее файла со всеми ее личными контактными данными через неделю после того, как украл фотографию. Я подумывал позвонить ей еще до того, как она приедет, просто чтобы услышать ее голос и перестать сводить себя с ума от мысли, как будет звучать её голос. Однако мне удалось заставить себя проявить сдержанность. Но я не мог удержаться от переписки после нашего урока английского. Мне хотелось вывести ее из себя. Наблюдать за ее реакцией издалека. Как ни досадно, она почти не отреагировала. Сначала она была в замешательстве, потому что не узнала номера, но потом ее лицо стало пустым.
Никакого страха. Никакого гнева. Никакого раздражения. Единственная эмоция, которую я увидел на ее лице, со своего места, где я прислонился к стене в пятнадцати футах от неё, была короткая вспышка веселья, и в следующий момент она засунула телефон обратно в карман и побежала вверх по ступенькам к биологическим лабораториям, не оглядываясь.