— Да… Нет… — тяжело вздыхает. — В общем, я тут кое-что узнала. Мне нужна огромная сумма денег, а я совершенно не знаю, где столько взять. Так что, нет, не в норме.
Вот где собака зарыта. Деньги.
Я столько раз слышал от женщин это слово, что если собрать каждое в одну большую гору и спрыгнуть с ее вершины, то можно запросто разбиться.
Деньги. Доллары, евро, рубли, юани. Никогда бы не подумал лет двадцать назад, что скажу вот так: но порой деньги — реальное зло.
Меняю положение ног и опускаю ладони на подлокотники кресла. Жду.
Ну же, начинай намекать, как тяжко тебе живется. Что надо сделать операцию любимой бабушке, собачке, оплатить сухпаек голодным детям Зимбабвы или еще какая-нибудь слезодавильная причина.
Но она молчит.
— Насколько большая сумма? — делаю вид, что меня это волнует, хотя после стоп-слова интерес к молодой нимфе резко поугас.
Настроение у меня сегодня такое — раздражительное.
Нет, я никогда не против проспонсировать красивой девушке ринопластику, чтобы она, по ее мнению, стала более красивой. Или новую грудь. Или поездку в жаркие страны. Подарить тачку. Но когда она говорит об этом честно, не прикрываясь мнимым благородством. Терпеть не могу ложь. А с некоторых пор особенно.
Была у меня не так давно одна вот такая, которой «ничего от меня было не нужно», и чем это все в итоге закончилось?
— Очень много? — напоминаю снова о себе.
— Очень.
— И сколько?
— Тридцать тысяч долларов.
Ну, прямо скажем — не состояние. Но если столько надо на грудь, то грудь как минимум должна быть из платинового силикона.
— На благие цели, наверное? — откровенно стебусь.
Она на секунду зависает. Наверняка обдумывает, как бы обставить все в более выгодном свете.
Ну же — жги.
— Я, наверное, пойду, — вдруг выпаливает она и поднимается с кресла. Быстрым шагом преодолевает гостиную и прямиком к входной двери. Натягивает туфли на высокой шпильке, поднимает с пола полупустой пакет.
Эй, а где трогательная история о плане спасения мавританских мартышек из лап браконьеров?
А единственная бабушка? Она же должна жить!
Я уже попкорн жариться в мысленную микроволновку забросил и тут такое.
— Простите еще раз. Ну, — кивает на мой голый торс, и я впервые за весь вечер замечаю, что в глазах ее мелькает проблеск женского интереса, который она, впрочем, тут же стирает с хорошенького личика. — Я верну вам рубашку.
Дергает ручку двери, но та, конечно, не поддается, и я, как джентльмен собственноручно помогаю ей покинуть мою холостяцкую берлогу, стены которой не впитают сегодня страстные женские стоны.
— До свидания, Илья Романович, — цокая шпильками, грациозно уходит по гулкому холлу.