Так, сказал Эсториан. Ты позволил себя схватить. Как ты узнал меня?
Каждый дурак узнал бы. Никто в этом городе не обладает походкой степного кота.
Кроме половины моей гвардии.
Никто из них не нуждается в широкополых шляпах. Корусан пошевелился. Если вас это не сильно затруднит, милорд, ослабьте, пожалуйста, вашу хватку. Я предпочитаю быть задушенным в постели, а не в проулке Верхнего города. Эсториан отпустил его.
Ты хочешь загнать меня обратно в тюрьму?
И не мечтаю об этом, сказал Корусан.
Так... Тогда топай отсюда один. Ты мне не нужен.
Я нужен вам, убеждал Корусан.
Ты слышал приказ?
В городе много людей, которые не очень расположены к вам.
Они подумают, что я один из моих гвардейцев.
О ваших гвардейцах здесь тоже не очень высокого мнения. Одинокому иностранцу опасно гулять по Кундри'дж-Асану. Особенно ночью.
В Эндросе мы называем это утирать молокососам носы. Я облазил все таверны столицы Керувариона. Я сам могу приглядеть за собой.
Я видел. Эсториан сжал зубы.
Я приказываю тебе идти во дворец. Корусан не двинулся с места. Глаза его сошлись в одну линию, полыхающую тусклым желтым огнем. На секунду он показался Эсториану обиженным упрямым мальчишкой. Черт с ним. Он ударил охранника по плечу.
Ладно. Следуй за мной. И держи рот на замке. Молчание оленейца было достаточно красноречивым. Эсториан повернулся и зашагал по узкой улочке вниз, в ощутимо сгущавшуюся темноту. Ночной Кундри'дж-Асан поначалу показался ему скучным. Верхний город погрузился в молчание и темноту, которая лишь изредка рассекалась огнями факелов, означающими, что какой-нибудь лорд возвращается с поздней прогулки. Впереди носилок такого гуляки бежали слуги, нарушая тишину дробным топотом ног. Но по мере того как Эсториан спускался с холма, улицы столицы становились все оживленнее. Дома были ниже, стены их сдвигались друг к другу, образуя закоулки и тупички, в которых толклись подозрительные личности. Они бесцеремонно разглядывали Эсториана, цеплялись за пряжки его пояса, и onqreoemmn он стал опасаться за целость своего кошелька. Однако длинный кинжал, болтавшийся на его бедре, пока еще отпугивал любителей легкой поживы. Он упрямо пробирался вперед, работая коленями и локтями, и, несмотря на невыносимую тесноту, чувствовал, что на душе у него становится легче. Всетаки это была свобода. Никто здесь не окликал его, никто не указывал, что ему следует делать. Нищие чинно сидели на перекрестках, раскрыв свои сундучки и кошельки, распутные женщины в окнах борделей принимали соблазнительные позы, однако их лица были надежно задрапированы. И никаких плевков вслед, никаких ножей, выскальзывающих из мрака. Никаких заговорщиков или выкриков, призывающих к мятежу. Где он, этот пророк, о котором говорила Вэньи? Ничто не указывало на его присутствие здесь в сердце Асаниана. Правда, об императоре здесь тоже никто не болтал. Возможно, людей отпугивал его вид высокий рост, цвет лица, форма гвардейца. Они замолкали, когда Эсториан приближался к ним. Ему доводилось бывать в городах, где назревали мятежи. Кундри'дж-Асан ничем не походил на такие местечки. Он казался спокойным и если не счастливым, то очень зажиточным и вполне довольным собой. Нищие здесь походили на купцов, жрецы и уличные девки топтали одни и те же мостовые без какой-либо видимой враждебности. И все же он чувствовал себя не очень комфортно. Он уже позабыл, что это значит прогуливаться в одиночку и ощущать себя безликой единицей в огромной толпе. Инкогнито обеспечивалось шляпой, но он подозревал, что даже и без нее его здесь вряд ли кто опознает. Император обязан находиться в своем дворце. Он не должен болтаться среди всякого сброда, роняя свое императорское величие. Что-то тяжко ворочалось рядом, а может быть, где-то дальше, внизу. Обрывки мыслей, образов, долг, память... Что-то смутное, страждущее. Золотое в сгустках теней. Пророчество... пророк... Или провозвестник?.. Он споткнулся, качнувшись к стене какого-то дома. Что-то безмолвно закричало, нападая или спасаясь. Он ухватился за дверной косяк. Он изумился. Он чувствовал сырость, боль и опасность. Непривычно, невыносимо... Чье-то плечо поддержало его, чья-то чужая и сильная рука обхватила его торс. Он позволил себе опереться на оленейца.