— Самостоятельность — это похвально, а незнакомый мужчина — это я? До такой степени незнакомый, что мой член ты ночью так красиво брала в свой ротик, глотая сперму? Это тот незнакомый мужик, который изучил на вкус каждый участок твоего тела, на языке которого ты билась в экстазе? Мне перечислять дальше?
— Прекрати!
— А то что, Орешкина? Уйдешь в кроссовках по сугробам?
— Уйду!
— Не уйдешь!
Схватил тогда на руки, сопротивлялась, шипела как дикая кошка, начал целовать лицо, глаза, губы, укусила еще, сучка маленькая. Сижу, улыбаюсь, трогаю губу.
— Ты все сказала? — вернулся от воспоминаний к нашему телефонному разговору.
— Нет, — сопит в трубку.
— Открой форточку и поори в нее, скоро приеду, будешь только стонать и кричать мое имя.
— Роман Александрович, вы маньяк. У меня вся шея в засосах, как я пойду на работу?
— Значит, не пойдешь.
— Как это не пойду?
Отключился от греха подальше, откинулся в кресле, к черту отчеты, и Степанова к черту. Это воскресенье было лучшим в моей жизни. Баню все-таки растопил, Дашка визжала как ненормальная, кричала, что в первый раз в русской бане, и ей страшно. А потом лежала на полке, все такая голенькая, ладненькая, сосочки торчат, кожа покрылась испариной, красивая до безумия. До моего безумия.
Целовал ее медленно, чувствуя даже в парной ее сладкий аромат, кожа бархатная, под моими губами покрывается мурашками. Не просто сексом занимался — любил ее тогда, медленно, глубоко, совсем без защиты, выбивая стоны и крики. А она просила еще и еще, сводя взрослого мужика с ума, трогая пальчиками, скользила губами по моей шее.
В город вернулись поздно вечером, спала всю дорогу, почти внес в свою квартиру. А ночью не выдержал, разбудил снова, подминая под себя, будя поцелуями. Словно наркоман, в тридцать пять лет подсел на девчонку, совершенно не зная ничего о ней.
— Роман Александрович, здесь странное письмо пришло, не знаю, что с ним делать.
Перевожу взгляд на секретаря: милая женщина, работает лет пять у меня, но сейчас глаза красные, шмыгает носом.
— Оксана Валерьевна, вы простыли? Почему на работе, не лечитесь?
— Совсем немного, извините.
— Идите домой, оставьте письмо, я посмотрю.
На край стола ложится бумага, но я снова не смотрю на нее, думая, как придурочный, о взбалмошной девчонке с бриллиантами в ушах и розовой норке у меня в квартире.