Я прерывисто вздыхаю, начинаю растирать слезы по лицу и опомниться не успеваю, как оказываюсь у него на руках.
- Рай… ребенок, представляешь! Наш с тобой!
- А учеба?
- Успеешь еще. Ребенок важнее.
Обнимаю крепкую шею и шмыгаю носом.
Страшно-то как!
Я скоро стану мамой. Возьму на руки нашего с Германом ребеночка. Буду целовать пухлые щечки и сладкие пяточки.
Зажмурившись, выпускаю новую порцию слез.
- Гормоны, - сиплю в оправдание, - меня уже и по утрам тошнит.
- Девочка моя мамочкой станет, - бормочет он хрипло перед тем, как накрыть мои губы своими.
- Мы справимся?
- А куда мы денемся?
Дождавшись, пока я окончательно успокоюсь, Герман звонит какой-то знакомой с просьбой, чтобы меня взяли на учет в хорошую клинику. Отвернувшись к окну, деловито говорит в телефон:
- Моя невеста беременна.
Закусив губы, я подхожу сзади и прижимаюсь к его спине. Обнимаю талию и трусь щекой между лопаток.
- Люблю тебя, - шепчу тихо.
Теперь я уверена, у нас все получится.
- Такой серьезный! – бормочет Герман, принимая из моих рук нашего маленького Сашеньку.
Делает это со всей осторожностью, на какую только способен. Еще не научился обращаться с новорожденным. Боится чихнуть рядом с ним или повысить голос. Двигается плавно, без резких движений.
- Действительно, в кого? – хихикаю я.
Сходство настолько очевидно, что увидев его в родзале, онемела от шока. От меня он взял только цвет волос – русый, а все остальное – от Греховцевых.
Маленькая копия Германа хмурит бровки и принимается причмокивать.
- Кушать? – догадывается муж.
- Я его полчаса назад кормила… обжора.
- Говорят, я в детстве пухлым был.
- Кто бы сомневался…
Распахнув халат, опускаю чашечку специального бюстгальтера для кормящих. Забираю Сашеньку и прикладываю его к груди.
- Что, тоже голодный? – заметив, как сглотнул Герман, спрашиваю с затаенной улыбкой.
- Ты даже не представляешь, как, - проговаривает муж охрипшим голосом, - сожрал бы…
Ну, почему же, прекрасно представляю. Мне и самой эта «диета» уже поперек горла.
Хватит.
- Давай, уложим сегодня сынулю пораньше, - понижаю голос, словно ребенок может понять, о чем сговариваются его озабоченные родители.
Улыбка Греховцева трансформируется в хищный оскал. Потемневший взгляд выразительно смотрит на грудь.
В низу живота происходит маленькая вспышка.
Ччерт.
- Все, иди, - велю я строгим голосом, - дай ребенка покормить спокойно.
Оба понимаем, что за напускной строгостью прячется обычное для меня смущение.
У нас почти два месяца нормального секса не было. Я волнуюсь.
Склонившись, Герман целует сына в щечку, а следом – меня в губы. Выходя из комнаты, неслышно прикрывает дверь.