Только прямо по курсу. Только вперед.
Я иду и иду, просто потому что знаю – я должен вернуться. Домой. Наконец, я знаю точный адрес. Мой дом – это она.
Веки весят тонну. Во рту сухо. В груди монотонно стучит. В голове гудит.
Боль отрезвляет, но я убеждаю себя, что и это хороший знак. Чтобы открыть глаза, прикладываю усилия не меньше, чем на жиме лежа. Сдвигаю не тонкую кожу, а сотню килограмм. Осторожно вдыхаю.
– Кир… Боже мой, Кир… Проснулся… Я здесь, родной…
– Я знаю… – хриплю отрывисто, с трудом фокусируя взгляд на заплаканном лице.
Говорить сложно, но молчать нельзя. Она тоже должна знать, что она – мой дом.
Так люблю тебя…
© Варвара Любомирова
– Ты обо мне не волнуйся. Слышишь, Центурион? – то и дело повторяет Кир, как только полностью приходит в себя. Он уже способен бодрствовать несколько часов подряд. – Я живучий. Ништяк все. Порядок.
У меня губы дрожат настолько, что зубы клацают. Как ни стараюсь сдержать слезы, проливаются.
– Да, конечно, порядок… – шепчу я. – Даже обнять тебя не скоро смогу, весь перештопан…
Множественные переломы ребер, разрыв легкого, обильное внутреннее кровотечение… И это только самое основное.
– Подумаешь, пересобрали. Можешь обнять, – выдвигает Бойка с шальной улыбкой. Бледный, истощенный и все такой же безбашенный. Я шумно выдыхаю, прижимая к губам кулак, а он вдруг резко в лице меняется. – Обними, Варя, – просит и смотрит так, что внутри меня все переворачивается. – Обними.
Ему это тоже нужно.
Страшно прикоснуться… Навредить боюсь… Но все же встаю со стула и, наклоняясь к Киру, как никогда осторожно обнимаю. По сути лишь широких плеч касаюсь, грудью его перебинтованного торса даже не задеваю. Трогаю пальцами короткий ежик на затылке. Утыкаясь носом за ухо, пытаюсь отыскать за устойчивыми ароматами медикаментов его собственный запах. И снова не могу сдержать слезы.
– Так… Так люблю тебя… – рвано шепчу. И тут же повторяю: – Так люблю… – Снова и снова: – Так сильно люблю…
У Кира возможности ответить нет. Только его отрывистый выдох слышу и ощущаю, как рука на моей спине сминает в кулак футболку. Дверь в палату открывается.
– О, молодежь, – в этом звонком восклицании узнаю профессора Курочкина. – Ну, если появились силы на нежности, жить точно будет!
Оборачиваясь, быстро смахиваю слезы. Мне за них не стыдно, просто пытаюсь унять сжигающее душу беспокойство. Отдаляться от Бойки не хочется. Он находится в полусидячем положении, и я устраиваюсь рядом на самый краешек койки.
Виктор Степанович не один. Как и во все остальные дни, после операции Кира навещает Сергей Николаевич Градский – подполковник в отставке, отец и свекор тех самых, известных едва ли не на всю страну Ярослава и Марии Градских. По счастливой случайности именно он оказался в новогоднюю ночь на том участке трассы, где разбился Бойка, и до приезда «скорой» провел первую сердечно-легочную реанимацию. Мне не хочется думать, что бы было, если бы не Градский... Я просто готова молиться на него всю свою жизнь! Обещала ему лично, как только нам сообщили, что операция закончилась успешно.