Сердце замирает, пока вслушиваюсь. Приходится напрячься, ведь наше дыхание громче слов. Но каким же восторгом отзывается душа после той последней точки ее многоточия. Будет еще выше? Будет. Чувствую. Расшибусь, но добьюсь. Ее. Полностью.
– И ничего не было… Только фотография… Постановка…
– Совсем ничего?
Слышу, как трещит мой охреневший сердечный мотор.
– Совсем ничего.
– Не целовал, не трогал?..
– Ну, ты дурак… – то ли стонет, то ли выдыхает. – Нет!
И, едва выкрикивает это короткое безумно-сладкое слово, силой своих эмоций опрокидываю ее на кровать.
– Я так тебя… Я так на тебе залип… Пиздец просто… Полный пиздец… Варя… – не могу справиться с очередным переворотом внутри. Задержка дыхания не помогает. – Никого не целуй, Центурион, – требую чересчур агрессивно и нагло. Сглатывая, с трудом приглушаю свою борзоту. – Слышишь меня? Никогда!
– А ты? Поклянись первый!
Ваще легко.
– Клянусь!
Она же громко тянет воздух и держит паузу, как кому. Не жизнь, и не смерть.
Ну, блядь…
– Любомирова… Черт, Варя… Теперь ты. Твоя очередь. Клянись!
– Клянусь.
Только после этого закрываем растянувшуюся когда-то пропасть. А за окном тем временем уже светает. Безумная ночь, в реальность которой до сих пор не верится. Засыпая, для верности держу Варю в руках. Бесконечно перебираю каждую прожитую с ней секунду. Охреневаю от того, во что превращается затасканная броня, но держать ее дальше не пытаюсь. Надежно, базара нет. Только по кайфу теперь другое. Подсел окончательно.
[1] Здесь: набор слов от Бойки, в его понимании – волшебная убийственная любовь. На нормальном английском должно быть - magical murderous love. Он использует более резкую разговорную форму kill-kill – убить-убить, magic - магия.
Любовь или мир?
© Варвара Любомирова
Натягиваю сиреневую толстовку, которую Бойка вручил мне утром в комплекте с такими же лавандовыми штанами и белой тенниской. Оказывается, женской одежды тут предостаточно. У Чарушина ведь три сестры, вчера я как-то об этом не думала. Да и сегодня сама не решилась бы копаться в чужих шкафах. Хорошо, что Кир не такой мнительный.
Вскакиваю в милые салатовые кроксы и выхожу во внутренний двор.
– Сколько можно травиться? – спрашиваю, когда Бойка оборачивается и замирает.
С головы до ног меряет взглядом. Вроде ничего такого не делает, но меня бросает в жар. До него не замечала, что глаза столько чувств и, кажется, даже мыслей способны выражать. Возможно, дело именно в Кире. У него никаких фильтров нет. Сквозные туннели в душу.
– Первая, – врет он, лениво маяча дымящей сигаретой.