Я не дожидаюсь ответа от отца, молча выхожу и хлопаю дверью со всей дури.
Неподалеку стоят историчка, информатик и Терминатор.
Я закипаю просто. В том что Семеныч положил глаз на Александровну я даже не сомневаюсь, как и не сомневаюсь в том, что историчка его приревновала. Она давно на него смотрит как на божество какое-то. Привела бы себя в порядок, может, и заинтересовала бы. Нормальная же баба, если бы еще не одевалась как синий чулок и очки эти дебильные заменила на что-то более стильное. Молодая же, старше Александровны, но молодая. Ровесница Семеныча приблизительно.
— Волков, — останавливает меня Семеныч, когда я прохожу мимо. — Я тебя жду в кабинете через десять минут.
— Да хоть через двадцать, я уже разбежался, ага.
— Егор, — одновременно восклицают Терминатор и историчка.
— Я, Валентина Павловна, официально заявляю, что мне абсолютно насрать на вашу олимпиаду по информатике, также как и Белову сейчас внезапно станет насрать на математику. Лично я не собираюсь защищать честь учреждения, в котором среди преподавателей стукачи и змеи.
— Волков, ты оболдел? Ты, кажется, забываешься, вылетишь отсюда…
— Да я сам уйду, Валентина Пална, в ту же девятую гимназию, как думаете, какая школа в этом году займет первое место?
Разворачиваюсь и ухожу, не обращая внимания на летящие мне в спину гневные тирады. Мою Александровну никто обижать не будет.
Мне плевать, пусть выгоняют, можно подумать свет клином на этом лицее сошелся. Мне сейчас ее найти нужно.
И я нахожу Александровну в классе. Она даже не замечает моего появления, уткнувшись в ладони рыдает навзрыд. И я себя последним скотом чувствую, потому что она из-за меня плачет. Потому что я виноват в том, что с ней произошло.
— Ксюш, — я запираю дверь изнутри и подхожу к столу, и она тут же подскакивает.
Смотрит на меня своими огромными синими глазами, полными слез и отчаяния, и мотает головой.
— Ну что тебе еще от меня нужно? Зачем ты опять пришел? Тебе недостаточно того, что ты сделал?
Я ничего не говорю, просто сажусь на стул и увлекаю Александровну за собой, сажаю ее на колени. Она, конечно, сопротивляется, но я все же сильнее и в какой-то момент она просто сдается. Прижимается ко мне, утыкается носом в рубашку и заливает ее слезами. А я ничего не могу, просто глажу ее по голове и шепчу какие-то тупости, чтобы хоть немного успокоить.
— Прости меня, ладно? У тебя не будет проблем, больше не будет, слышишь, я обещаю.
Даю ей слово, потому что, черт возьми, я все сделаю, чтобы ее вся эта грязь не коснулась. Даже на шантаж пойду, впрочем, уже пошел, и Белого втяну во все это, если будет нужно. По гроб жизни ему должен буду, но втяну.