Увидела на столике возле окна позабытую вазу для цветов. Жаль, не мадвикова шея.
— Мне такой «вариант» не подходит!!
Дзы-ынн-н-нь!!!
Ваза просвистела над головой Виррис и врезалась в дверь. Сестра взвизгнула, подскочила испуганной ланью и резво метнулась за ширму в углу комнаты.
— Элге, прекрати!
— Не буду я жить с таким «вариантом»!
Рука вслепую пошарила по столику позади неё, нащупала резную объемную крышку шкатулки для рукоделия.
Бум-м-м!!
По полу запрыгали клубочки разноцветных ниток и пуговицы.
В руках у Элге оказался хрустальный кувшин.
— Дура!!!!!
Дзыннь!..
…
* * *
После Виррис снова успокаивала Элге, просила прощения за то, что нечаянно спровоцировала вспышку гнева, уверяла, что согласится с любым её решением, сколь бы ей самой не стояло оно поперек горла. Только уговаривала всё как следует обдумать, не позволять сиюминутным эмоциям утопить разум.
Элге и сама понимала, что на горячую голову радикальные решения не принимаются. Не видеть бы Мада больше никогда. Вообще никогда. А перед глазами так и стояла утренняя сцена, и бесконечно двигалась стройная женская спина, прикрытая длинными волосами…
«Ты же его так любила, Элге… Куда всё делось?» — спрашивала старшая.
Может ли чувство, которое когда-то ярко и пышно распустилось внутри неё, заливая всё вокруг, и её саму, горячим сиянием, наполнив смыслом, раскрасившим мир, увянуть в одно мгновение?
Не было у Элге ответа, как не осталось в сердце того ослепительного живого света, которым она щедро делилась с Мадвиком. Да и сердца-то не осталось. Так, оболочка одна.
— Я никогда его не прощу, — вот и всё, что она сказала сестре.
Горничные убрали комнату, не задав ни единого вопроса, не позволив себе ни одного косого взгляда. Приготовили для Элге одну из гостевых спален — она наотрез отказалась возвращаться в общие покои.
Мад не попадался на глаза весь день.
Гости потихонечку разъезжались. Заглядывала вернувшаяся с прогулки свекровь, участливо интересовалась самочувствием: Элге, как заправская актриса, разыгрывала мигрень, прячась за задёрнутыми портьерами, погрузившими комнату в приятный полумрак. Говорила, что пока не владеет своим даром столь филигранно, чтобы избавиться от головной боли. Остро ощущала волнение и беспокойство сестры: да, та сильно не одобряла воинственный настрой младшей, но с уговорами терпеть, простить и смириться не лезла.
«Время течёт, мы меняемся», — отмечала про себя Элге. Вир становилась чуть мягче, терпимее — иной раз она могла и не посчитаться с чувствами сестры и гнуть свою линию. «А я…я вру и вру, а вместо привычки всё та же тошнота».