Вышли на крыльцо, и я все-таки обнял ее одной рукой, по ступенькам повел вниз, мимо репортеров, собой закрыл ото всех.
И стоило выйти за ворота — как она пришла в себя. Вырвалась, оттолкнула и вытерла мокрые ресницы.
— Не лезь в глаза грязными руками, — сказал, как ребенку. Из кармана достал платок.
— Хочу и буду, — в том же детском капризном тоне отозвалась, проигнорировала платок. — Руслан, не надо, — поправила волосы на ветру, посмотрела в сторону площади. — Там остановка, я сама доеду.
— Чего ты добьешься, Яна, — не оставил ее, поперся следом.
Вокруг деревья. Еще голые, но скоро зацветут, снега нет почти, лишь кое-где на земле остались грязные островки. Солнца не видно, ветер агрессивный, а мне жарко, смотрю на хрупкую фигурку, что ускорила шаг, от меня бежит.
Нагоняю ее.
— Ты же прекрасно видела, всегда знала, — под кожу ей лезу, не успокоюсь, — я в тебя влюблен. То, что было ночью — оно должно было случиться. Тебе было хорошо, так почему ты…
— Руслан, — она остановилась, дернула острым подбородком. При свете дня лицо совсем бледное, щеки впалые, она едва на ногах стоит от усталости, маленькая. — Оставь меня. Я не хочу с тобой разговаривать, что неясно? И вспоминать ничего не хочу.
Взглянула мне за спину и улыбнулась.
— Там невеста у тебя, к ней иди.
Яна двинулась к остановке. Позади, как бензопилой по мозгам, резанул голос Марины.
— Если у тебя нет совести, то хотя бы подумай, что будет с вашим бизнесом, Руслан. Когда я всем расскажу, чем вы с Мироном занимаетесь.
Она совсем рядом, вышла вперед, а я не вижу ее, поверх кудрявой головы слежу за Яной и чувствую себя прежним неудачливым пацаном, который не может приблизиться к девушке друга.
С тем лишь отличием, что раньше было просто нельзя.
А теперь она сама меня отталкивает.
Глава 41
Я отправилась в больницу.
Сидела там, у дверей коридора реанимации сама не своя. Допрос этот гадкий, снятие отпечатков — к чему? Всё пустое, никчемное.
И Марина среди одноклассников соловьем разливалась. Как же, с трудом оторвалась от «умирающего» брата, и все ради Аллочки, которую она, оказывается, любила как сестру.
Чертова лгунья!
Я сотни раз думала, что любовь моя к Марине испарилась. Но, пожалуй, окончательно она ушла даже не из-за ножа, воткнутого в Мирона. И не от ее истерик, не от оскорблений, а именно в участке, когда Марина так упоённо отыгрывала роль любящей сестры, законопослушной гражданки и лучшей подруги мертвой уже Аллы.
И ведь всегда такой была, а я, дура, так сестру хотела, так обожала Маринкин живой нрав, что предпочитала закрыть глаза.