До слуха донесся шорох. Обернулся. Рената, укутавшись в одеяло, стоит на пороге. Щеки горят. Глаза блестят.
Хмурюсь.
— Пить хочу, — говорит практически охрипшим голосом и начинает оседать.
Вскакиваю на ноги и в два шага оказываюсь рядом. Успеваю подхватить. Да что ж такое?
— Рената, — зову ее, но она на меня не реагирует.
Подхватываю на руки и несу к дивану. Укладываю осторожно. Касаюсь лба, щек. Она вся горит.
— Твою… Что ж мне так везет-то?
Не знаю, справлюсь ли своими силами. В больницу бы ее… Мало ли как ее сегодняшнее купание могло отразиться. Девочка-то тепличная.
Давай же, соберись. Нужно что-то делать. А вот что, упорно не идет в голову.
От запутывающихся мыслей отвлекает лай собаки. Тявка?
Выхожу из дома на крыльцо. Бабка.
— Ты чего, баб Дусь? — удивленно смотрю на старуху.
Пес рядом стоит, хвостом виляет.
— И долго тебя ждать? — звучит недовольно, а сама перехватывает сумку из одной руки в другую.
Поднимается по ступенькам и мне приходится посторониться, чтобы дать ей пройти. Пес тут же следом за ней. Вот это наглость.
— Ждать? — не понимаю.
— Дурака-то из себя не строй, — снова недовольный голос. — Где?
Не успеваю и слова сказать, как раздается лай.
— Поставь чайник. Нужен кипяток, — заявляет бабка и проходит в комнату.
Я в кухню, выполнять указание. И тут же возвращаюсь обратно. Нахожу бабку в комнате, она присела на край дивана, разглядывает девчонку.
— Врача бы, да времени мало, — причитает, ощупывает ее. Морщится, будто что-то ей не нравится.
— Что с ней? — спрашиваю, наблюдая со стороны.
Молчит. Укладывает свою ладонь на лоб девочки. Замирает. Потом оборачивается на меня и смотрит странным пугающим взглядом.
— Что же ты наделал, — качает головой. — Я бы тебя вот этими бы руками, — трясет ими в воздухе. — Веди меня в кухню. Отвар нужно готовить. Я все свои травки принесла. Будем лечить твою девочку, — и пройдя мимо меня, причитает и ругает.
Я лишь только наблюдаю. Впервые за столько лет вижу ее в “деле”. Что-то толчет в ступке, подливает воды, говорит-говорит.
Это вводит в транс. Удивительно. Спустя час, наверное, все готово.
— Держи, — подает мне пиалу. — Сейчас я ее напою отваром. Вещь неприятная, но должно помочь. От нее ни на шаг, понял? — сверлит черным взглядом. — Натворил дел, расхлебывай. Она же твоя теперь, — несет какую-то чушь. — Поторопился ты, — снова качает головой. — И вот, — достает склянку из кармана. — Если вдруг станет хуже. Натрешь ее. Всю. С ног до головы. Понял? — принимаю от нее баночку. Киваю. — А теперь пойдем.
Ей плохо. Я вижу и почему-то это чувствую. В грудине скребет так, что самому больно. И вид ее изможденного лица добавляет чувства вины.