— Герман Викторович, я ключик вам запасной оставлю, замкнете редакцию как закончите? — заглянула в кабинет уборщица Лида.
Я вздрогнул и сказал:
— Ага!
Оказалось, за окном уже был вечер, на столе лежали проявленные и отпечатанные Стариковым снимки, и в редакции разве что перекати-поле не телепалось по пустым кабинетам и коридорам. Вместо статьи у меня получился остросюжетный приключенческий рассказ, основанный на реальных событиях, и я понятия не имел — пустят такое в печать или нет. Вся надежда была на Привалова — если полковнику понравится, то и все остальные скушают, и не поморщатся. На фото он получился красиво, в тексте его сотрудники выглядят настоящими героями — почему бы и не одобрить?
С другой стороны — "яканье" даже в моей незалежной синеокой республике не любили, наверняка и в СССР предпочитают замятинское "МЫ". А у меня — я то, я это… Гонзо-журналистика провинциального пошиба.
Наконец я встал из-за стола и с хрустом распрямился. Грехи мои тяжкие! Один экземпляр статьи-криминального триллера оставил на столе, второй — вместе с фотками сложил в самопальный бумажный конверт. Конечно — оставил тот, который через копирку, а важному милиционеру показывать буду неповторимый оригинал.
Редакцию закрывал с чувством выполненного долга.
* * *
К остановке у городского Дома культуры подошел желтый "Икарус"-гармошка и с грохотом распахнул двери. "Икарус" — это к удаче. Почему? Потому что ездить в ЛАЗах решительно невозможно, особенно — если ты большой и крепкий мужчина и совесть постоянно заставляет уступать место маленьким и слабым, так что лучше и не садиться вовсе. А стоять в проходе салона ЛАЗа — мука мученическая.
"Икарус" же — по местным временам просто чудо венгерской инженерной мысли, шедевр пассажирского автомобилестроения. Просторный, высокий, тут и перила удобные — есть за что ухватиться и на что опереться… В общем — сплошное счастье. Тем более, салон был полупустой, и мне даже удалось присесть на обитое дерматином сиденье, и поклевать носом минут пятнадцать, пока автобус не затрясло на железнодорожном переезде — скоро должна была быть родная Слободка.
Засиделся я в редакции серьезно, и желудок мой подвывал от голода — на часах стрелки стремились к девяти вечера. А потому домой я летел как на крыльях, грели душу воспоминания о перловой каше с говядиной — консервах, которые хранились как НЗ в буфете. Соседские собаки за заборами принялись брехать одна за другой, передавая эстафету друг другу и обеспечивая мне звуковое сопровождение на протяжении всего пути.
"Волга" у калитки Пантелевны так и стояла — гости, видимо, приехали надолго. Через свой забор я перегнулся, нащупывая рукой щеколду, и удивленно хмыкнул — она была открыта. Наверное, забыл закрыть, когда торопился к Стельмаху. По дорожке, вдоль которой росли увядшие без полива и заботы цветы, прошел к дому, отпер дверь и швырнул рюкзак в сени. Туда же отправилась и провонявшая майка с рубашкой. В одних брюках и тапках на босую ногу пошел в баню — в баке должно было хватить воды, чтобы обмыться — это было насущной необходимостью.