(вся летопись сквозит утечками):
Аскольд тут хаживал с дружиною,
он правил даже Барнаулами12 –
он княжил с Диром пред кончиною
не только в Киеве с аулами.
Местами, глянь-ка, новорусичи
из древних плит времён этрусков
дворцов (пусть это и безвкусица)
настроили по-новорусски.
3.
Опять в бурьян взгляд упирается:
то ли намёк, где буду спать я,
то ль на могилу намекается,
где оба князя мне – как братья.
Кино, вы говорите? Сказочки?
В вину мне ставите: бухой я?
Да это ваши всё отмазочки!
Я не прошу у вас постоя.
Здесь королевство зазеркальное
все из меня повыжмет соки,
как детство полупривокзальное,
откуда я беру истоки.
4.
Ах, шкафик мой родной и столик!
Не устою и поцелую!
В обломках шифера найду ли
шкаф13 (уважаемый до колик)?
Вот песня слышится гортанная.
По речке бечевой бурлáки14
идут безденежные, драные,
судьбе покорны, как собаки?
Им баб сейчас, однако, хочется
и вновь нажраться, как скотине,
потом подраться – заморочиться
меня набить по образине.
5.
Закат прошит косыми стёжками
над знатною рекой алтайской.
Пора б отсюда топать ножками,
пока побит лишь мало-мальски.
Но поздно.... Вот лечу над бездною,
и мои стоны песням близки.
Угла не вижу затрапезного,
где б не стонал мужик российский.
В цепях железных, по острогам,
в полях бескрайних, по дорогам15 –
кругом фанерой над Парижами
лететь в закат овцой остриженной.