О том, что конец не за горами, я узнал от приземистого лысоватого доктора со смешной фамилией Шприц. Помню его тяжёлый взгляд за круглыми линзами очков. Он долго смотрел на меня, прежде чем начать говорить и записывать угловатые каракули.
– Головные боли, тошнота, слабость, потеря сознания раньше случались?
– Нет, – сказал я.
– Проблемы со слухом, зрением, эпилептические припадки, провалы в памяти были? – продолжил доктор, записывая что-то в журнал.
Никогда не мог понять, почему врачи так неразборчиво пишут. Сомневаюсь, что непосвящённый человек смог бы разобрать, что Шприц тогда настрочил.
– Нет, ничего такого, – ответил я. – Почему Вы об этом спрашиваете?
Доктор тяжело выдохнул, снял свои очки и как-то странно посмотрел на меня.
– Вадим Петрович, у вас опухоль.
Он вдруг сглотнул, будто кто-то невидимый схватил его за горло. Точь-в-точь как в фильмах о войне, когда родителям погибшего солдата сообщают ужасную новость. Актёр при этом с головой погружается в роль, старается пропустить через себя непростую ситуацию, пускает слезу, если нужно. Но тогда передо мной сидел не актёр театра и кино, а заместитель главного врача по лечебной работе, врач-онколог Шприц Виктор Иванович. На секунду я представил, что надпись на его бейдже – это всего лишь реквизит, что вот-вот Шприц не выдержит, рассмеётся, достанет букет цветов из-под стола и воскликнет: «Поздравляем! Это был розыгрыш!»
Моя жена Светочка вдруг выйдет из-за ширмы с камерой в руках.
Этого не произошло. В глазах доктора я увидел сожаление и безнадёжность, после чего я смог задать ему всего лишь один вопрос:
– Сколько мне осталось?
Шприц молчал. Я замер в ожидании ответа. В глубине души я всё же надеялся, что он улыбнётся и скажет: «Нет, Вы неправильно меня поняли. Это обычная простуда. Мы выпишем Вам противовирусные препараты, так что через несколько дней сможете вернуться на работу».
– Полгода, – вместо этого ответил Шприц. – Разумеется, это неточный прогноз. К тому же организм у Вас молодой. Известны случаи, когда пациенты с четвёртой стадией живут довольно долго.
Я уже не слышал, что говорил мне доктор. Наверное, он пытался убедить меня в том, что четвёртая стадия глиобластомы – это не приговор, и с ней можно жить, поддерживая свой организм дорогими медикаментами. А может быть, он предупреждал меня о быстром развитии болезни в случае длительного пребывания в угнетённом душевном состоянии. Скорее всего, он говорил ещё что-то. Не помню. Его рот открывался и закрывался, как в немом кино. Я его не слышал. А слышал я душераздирающие крики Светы, слышал, как плачет маленький Дениска в своей деревянной кроватке, слышал прощальные слова родственников, слышал глухой стук молотка, заколачивающий крышку гроба. Ужасные образы сами собой возникали у меня в голове, и я ничего не мог с этим поделать.