– Удивительно! – воскликнул Петрович, удовлетворив первый голод. – Вот, казалось бы, никаких тебе изысков: рыба, лук, перец, лаврушка, соль и вода, а вкуснотища – пальчики оближешь.
Виктор, ничего не ответив, с интересом посмотрел на Петровича, предугадывая долгий разговор. Вечерние посиделки, которые, порой, случались у них после совместного ужина, часто проходили в таких беседах. В основном, конечно, говорил Петрович, но повествовал, порой, об очень интересных и совершенно неожиданных вещах. Жизненный опыт и начитанность старика, иногда в самых разнообразных областях, делали эти беседы разнообразными и интересными. И, если поначалу Виктор немного тяготился этими разговорами, то в последствии и сам стал принимать в них участие, особенно, если речь шла о каких-нибудь общеизвестных вещах и событиях.
Покончив с рыбой, Петрович собрал все кости в отдельный пакет, чтобы закопать их потом где-нибудь в огороде. Всё природного происхождения считалось у него удобрением. Может поэтому, а может и по каким-то другим причинам, урожаи на их участке всегда были хорошие.
По обоюдному соглашению кухонными вопросами занимался Петрович. Убрав со стола грязные тарелки, он поставил на стол ухающий самовар и наполнил две большие чашки ароматным чаем. Чай любили пить вприкуску, без пирогов, бутербродов и печенья. Плошка кускового нерафинированного сахара возвышалась посредине стола. Кусок сахара макали в горячий чай, высасывали образовавшийся сладкий сироп, и запивали его ароматным чуть обжигающим чаем. За трапезой не разговаривали – не принято. Закончив ужинать, когда посуда была вымыта и убрана, потянулись за сигаретами, и, закурив, молча сидели за столом, наслаждаясь приятной сытостью.
– Ты мне скажи, Витя, много ли надо человеку для счастья? – начал Петрович. – Да и что такое счастье, вообще?
– Не думал я как-то об этом, Петрович, – ответил Виктор.
– Вот и я не думал, – после некоторого молчания произнёс старик. – Всё некогда было. Куда-то стремился, что-то делал, что-то кому-то доказывал, на кого-то обижался, кого-то, как мне казалось, любил, а потом его же и ненавидел непонятно за что. Ты понимаешь? И удивляет меня одно: почему я раньше никогда не думал об этом? Но в результате оказывается, Витя, что вспомнить, в общем-то, и нечего.
Вся жизнь моя – какой-то один сплошной дурдом. И главный вопрос «для чего жил» так и остался без ответа. Не знаю, Витя, для чего жил. Смысла в моей жизни не было. Цели. Понимаешь? И это меня пугает.
– Зря ты так, Петрович. Все так живут. Ну, не все, конечно, но большинство.