– Можешь одна, я посмотрю с удовольствием, – говорит, глядя на меня тем особенным взглядом, от которого даже мой позвоночник слегка подрагивает. Столько неприкрытого желания таится на дне тёмных глаз, столько почти животной похоти, что не хватит приличных слов, чтобы описать все эмоции, что пустынными бурями клубятся в чёрной радужке.
Может быть, скандал устроить? Но если возмущение во мне и плещется, но оно не настолько ощутимое, чтобы расплёскивать его вокруг. Я растеряна этой ситуацией настолько, что мой привычный и очень удобный панцирь трещит по швам, выпуская на свободу смелость и даже какую-то дерзость.
Я поднимаю взгляд, а в полумраке глаза Литвинова совсем тёмные. Его лицо – единственное, что я вижу сейчас; единственное, на что мне хочется смотреть в эту минуту. И даже если бы не хотела, я не могу оторваться, словно меня магнитом к нему тянет. Странное чувство.
Я даже не пытаюсь сопротивляться этому, потому что именно сегодня решаю позволить себе то, на что при ярком свете никогда бы не отважилась. Буду ли я жалеть о своём решении? Наверное, но все сожаления настигнут меня завтра. Вот тогда и стану решать, что делать с этим всем.
В уголках идеальных губ дрожит еле сдерживаемая улыбка, а я вкладываю свою руку в широкую ладонь Романа, а тот ведёт меня в центр импровизированного танцпола – на крошечный пятачок у самой сцены. Здесь свет ярче, а музыка громче, и я растворяю в ней все свои тревоги, отбрасываю прочь волнения. Как и обещала самой себе, сегодня не существует чьей-то ассистентки, дочери или старшей сестры. Сегодня есть лишь Ксения Ларионова, а остальные подождут.
Неважно, куда делся Олег Борисович. Всё равно, что будет завтра – сегодня я хочу танцевать.
Большие и тёплые ладони ложатся на мою спину, а я вздрагиваю от странного ощущения – даже сквозь слои одежды ощущаю жар чужой кожи. Или это мне только кажется? Сегодня странный вечер, потому всякое может померещиться.
– Не жарко? – интересуется, а тепло терпкого дыхания касается моей кожи на щеке. – В куртке, в смысле, не жарко?
Это самый обычный вопрос, но мне всё время чудится, что в каждое своё слово Рома вкладывает какой-то очень интимный подтекст.
– Нет, мне очень комфортно, – киваю, а Рома улыбается одним уголком губ, глядя поверх моей головы.
Я намного ниже его, и Роман возвышается надо мной, будто скала, вытесанная из камня. И я смелею: кладу руки на его грудь – правую над самим сердцем, и оно бьётся под моей ладонью, как африканский барабан. Наверное, у такого большого мужчины должно быть огромное сердце.