Дверь распахивается, Карл достаёт из голенища сапога нож и делает шаг в тёмную прихожую.
Я следом, и через несколько невыносимо тягучих моментов, когда кажется, что уже ничего хорошего нас не ждёт, мы попадаем в просторную комнату, в которой витает запах старости и лекарств.
– Твою мать, – выдыхает Карл, а я, не раздумывая, кулаком разбиваю нос удивлённого Самохина.
И только одна мысль меня спасает от убийства и статьи: мы нашли Машу и она жива.
Главное, никого не убить, кружится в голове, когда я снова бью Самохина по морде. Заношу кулак ещё раз с одним желанием добить его уже окончательно, чтобы никому не посмел больше жизнь испортить, но в самый последний миг нахожу силы – где только? – и отбрасываю себя назад. Буквально отрываюсь от Самохина, отшатываюсь, словно он заразный, и наклонившись, упираюсь руками в дрожащие колени. Надо подышать, надо привести мысли в порядок. Нужно успокоиться. Любой ценой.
Перед глазами мутная пелена и, кажется, даже носом кровь пошла. На губах солёная влага, я растираю её пальцами и смотрю на них внимательно. Точно, кровь.
– Серёга, спокойно! – командует Карл, и его окрик, полный злого предупреждения, окончательно приводит в себя. – Не бери на душу грех.
Я киваю, хотя тело слушается меня слабо, а Карл подходит к отползающему в сторону Самохину, загоняет того в угол, и когда тому некуда уже отсупать, а за спиной только стена в грязных обоях, присаживается на корточки и принимается играть с ножом. Просто играет, совершенно им не угрожает, но Евгеша, кажется, сейчас обоссытся.
– Я прирезал бы тебя, как свинью. Но, слава богу, есть возможность сделать так, чтобы ты до конца жизни, падла, гнил в самой дальней колонии на строгаче. Убить тебя – самое простое. Потому живи и помни мою доброту. А когда будешь выхаркивать туберкулёзные лёгкие и писать на волю слезливые малявы, тоже вспоминай. Подонок.
И прикладывает Самохина башкой о стену, чем вырубает наглухо.
Обвожу маленькую, забитую хламом комнату взглядом, нахожу перепуганные глаза Маши и делаю к ней шаг. Она не отшатывается, только выше натягивает дырявый клетчатый плед. В глазах ужас, но мне пытается улыбнуться. Щёки мокрые, она трясётся, точно листочек на ветру, такая худенькая и несчастная.
– Сергей Владимирович, – всхлипывает и с каждой секундой она дрожит всё сильнее. – Мне плохо, помогите. Я умираю, кажется.
Она запрокидывает голову, как-то странно хрипит, а у меня немеют ноги, руки и мозг одновременно. Мать его, я убью этого подонка. Что он с ребёнком сделал? Своим, блядь, ребёнком.