— Я очень давно хотел с тобой познакомиться.
— Почему?
— Я — твой папа. Меня зовут Святослав.
— Я — Лиза…
Шевченко поднял на меня удивленный взгляд, а я только и смогла, что кивнуть, не зная, что еще говорить или делать в этой ситуации.
Да, я помнила о его желании назвать дочку Лизой, а сына Леоном. Когда родилась наша дочь, я ни секунды не сомневалась. Даже не знаю, почему. Просто я знала, что ее будут звать именно так и никак иначе.
— А почему ты раньше не приходил? — спросил ребенок, привлекая к себе внимание взрослых.
— Милая, я был очень далеко, в Америке, это на другом континенте, я не мог приехать раньше…
— А теперь ты останешься с нами?
— Да, детка… я обещаю, что больше никуда от тебя не уйду.
— Ладно, — тряхнув головой, выдала я. Меня начинал пугать этот диалог, и он совершенно был не к месту на улице, где мимо проходили незнакомые люди. — Идем в дом, доченька.
— Но… а как же…
— Лиза!
— Будешь сопротивляться? — отчеканил Шевченко свой вопрос, когда я, сделав несколько шагов вперед, оказалась совсем рядом.
— О чем ты? — Я отшатнулась, потому как поняла, что мы находимся непозволительно близко друг к другу.
Нет, я не была готова к подобному. Не после стольких лет. Не с чужим Святославом.
— Запретишь? — он кивнул в сторону дочери, которая внимательно следила за нами, сжимая в руках маленький пакет с листьями салата, отданный ей потому, что она не угоманивалась в желании помочь маме донести тяжелые пакеты до дома.
— Общаться? — уточнила я. Шевченко кивнул.
— И в мыслях не было. Ты ее отец. Она заслуживает родительской любви.
— Тогда… — я отчетливо увидела непонимание в его глазах.
— Идем в дом. Я имела в виду, все вместе. Ты в том числе, — бросила я на ходу, отворачиваясь от собеседника и спеша к входной двери.
Нет, у меня совершенно не было сил стоять рядом. Так близко.
Так близко, что можно было рассмотреть все оттенки стали в его глазах.
Так близко, что можно было услышать давно ставший родным запах одеколона, которому он остался верен куда больше, чем мне. Пользовался им спустя три года после нашего расставания.
Так близко, что я могла коснуться его, если бы протянула руку.
Убежать стало выходом и спасением.
Единственным.