Лёгкие последние лучи скользили в полутьме. По воздуху проносился ассонанс вечерней молитвы. Ветер слегка волновал ткань навеса.
– Смешной ваш Аллах, – заключала Гайдэ, – вы его даже не видели… у нас сначала Зевс был, потом Юпитер, а сейчас Иисус… я много богов знаю, и всех их видела, а на вашего и взглянуть нельзя – такой он строгий.
– А ваши боги, – с любопытством перебивал Кирго, – расскажи про них.
И она рассказала ему о Зевсе Эгидодержавце, об Афине Паладе, о Фебе сиятельном, об Афродите и многих других. А после и об Одиссее: о его странствиях.
– Я знаю одного мореплавателя, но он совсем не такой как этот Одиссей, разве что такой же хитрый.
– А куда же он плавает? – спрашивала Гайдэ.
– В Грецию… – отвечал он простодушно.
И на женском лице появлялась еле заметная бледность. Наверное, это полутьма опять неровно освещала всё вокруг. Но что за нужда видеть в человеке каждое чувство и непременно его угадывать? Что за дрянная привычка часовщика наблюдать каждое движение человека, будто он хронометр, который заказали к починке. Не имейте этой привычки, дорогой читатель! Иначе каждая минута счастья будет вам не более, чем ровно шестьдесят секунд.
На счастье, Кирго не заметил ненужных искажений света; разговор обыкновенно продолжался, а расставаясь, Гайдэ пожелала ему приятных снов. Они расставались друзьями.
Кирго тихо спустился на кухню; хотел уж идти осматривать двор, как сзади послышался скрипучий голос Милимы. – Где был? Я искала…
Евнух вздрогнул, точно его уличили в чём-то. – Я был с Гайдэ… с новой наложницей.
– Чего тебе в ней? – Проскрипела Милима, ожидая молчание или короткий неискренний ответ. Но Кирго повернулся и медленно заговорил, делая большие паузы, то ли для того, чтобы набрать воздуха, то ли для того, чтобы обдумать.
– Мне с ней интересно… будто она понимает во мне то, чего я сам не разберу. Она печалится, я хочу её утешить, а потом вижу, что и сам над тем же бьюсь.
– Чего бьешься? Чего печалишься? Ты человек уже знатный, всё у тебя есть.
– А всё же что-то не так.
– Я тебя не понимаю.
В своём сердце Милима смутно чувствовала какое-то волнение, будто нечто надвигалось. Но старое сердце быстро теряет ощущения; через секунду старушка забыла, о чём думала. Она подошла к Кирго, потрепала его по плечу, пожелала спокойной ночи и ушла спать. А наш герой отправился во двор; долго ходил он в темноте среди факелов, долго всматривался в каштановую темень, освященную мерцающим живым пламенем. Долго не хотел уходить. Но всё же прилёг у себя в коморке и быстро уснул.
Странный ему привиделся сон. Он видел детство, дом и улыбку матери; видел, как несущийся вихорь картин, идущих одна за другой. И вот он вылетел из вихря и оказался уже в плену, в чужой стране. Теперь он видит себя мальчиком, которого строго наказывают за непослушание, а потом продают. Вот уже тёмная комната, холодный пол, чей-то оценивающий взгляд; перед ним стоит сморщенный лекарь. Кирго не боится, он знает, что будет дальше.