В комнате старших наложниц висели новые часы, неизменно отчитывающие долгие мгновения занятий. Часто Гайдэ с горестным чувством рассматривала их жёлтый циферблат с коричневыми римскими цифрами. Не редко маятник усыплял деву, во время заучивания странных песен. А меж тем орёл, чудно вырезанный на вершине часов, более всего вызывал внимание девушки. Он казался свободным. Висевший над циферблатом, над деревянными горшками и колоннами, отточенными несколько хуже, чем гордая птица, орёл будто был выше самого времени.
Произошло ещё несколько изменений, которые мужчинам показались бы неважными, но женщины весьма расстроились бы, не узнав их. Волосы Гайдэ подстригли, теперь они были чуть ниже плеч.
– Экая цыганская манера, – приговаривала Асира, расплетая две длинные косы, – негоже будет так появиться пред господином.
Новая стрижка пошла на пользу Гайдэ. Распущенные волосы струились в кажущемся беспорядке. Локоны у самого лица иногда падали на ланиты, подчёркивая бледность кожи, которая появилась, когда сошёл загар, ибо на улицу наложницы не выходили.
Что же до Кирго, то они с ним ещё больше сблизились, каждый вечер болтали, когда в сопровождении Гайнияр и Мусифы, но чаще без них. Обо всём на свете, кажется, они уже поговорили; да и юноша стал смелее: больше шутил, улыбался, и даже иногда подтрунивал над Гайдэ. И всё же он до сих пор не понимал своих чувств. Душа, обитавшая в его искалеченном теле, была столь же искалечена. Хотя вы можете решить, что недуг его не столь печален, всё же нельзя не сознавать важность для мужчины того, что делает его собственно мужчиной.
Однажды вечером они особенно развеселились, будто был какой-то праздник. Они сидели в её покоях и по какой-то причине были одни. Кирго заливался смехом, а Гайдэ со словами: «ах так», ударила его большой бархатной подушкой. Тот, недолго думая, отвечал ей. И они долго бесились, пока оба не устали, не задохнулись от смеха и не упали друг на друга. Когда Гайдэ неожиданно повалилась на Кирго, дыхание у него перехватило. Я не знаю талии более сладострастной и гибкой. Ее свежее дыхание касалось его лица; иногда локон, отделившийся от своих товарищей, скользил по горящей щеке юноши. Гайде прижала Кирго к своей груди и звонко засмеялась. Грудь пахла ни шелком, который покрывал её и ни благовоньями, которыми натирались наложницы. Она пахла женщиной: непередаваемый аромат одновременно сладкий и горький. Запах, от которого у Кирго закружилась голова, сердце забилось чаще, и краска ударила в лицо. Гайдэ извивалась, играла как кошка, смеялась. Кирго тоже пытался смеяться, но ему было не до смеха.