Дни понеслись, словно золотые облака пред надвигающейся грозой. Появилась ещё одна перемена. Юный Евнух стал всё время крутиться вокруг новой наложницы и днём, и ночью, и наедине, и при остальных. Кирго потакал Гайдэ, предвкушал любое желание; пытался угадать в каждом её движении следы особого к себе расположения. Он не знал, что есть цветы, которые чем более за ними ухаживают, тем менее отвечают стараниям садовника. Не знал, что если женщина тебя любит, то это нужно знать точно или иметь гордость не знать этого вовсе, да и много чего он ещё не знал. Откуда?
Малей принимал эту перемену за желание евнуха угодить новой любимице господина и тем выслужиться. Многие души видят очертания мира через призму собственной мелочности. Многие, но не все. Старушка Милима понимала это как выражение дружбы меж Кирго и Гайдэ; в старомодном понимании кухарки евнухи всё же были полностью преданы своему господину и не могли посягнуть на его собственность. И пусть мысли этих двоих были схожи, но сходство их было как у ишака с рысаком: четыре копыта, один хвост.
Каждый день юноша спорил с самим собой до посинения. То ему казалось, что Гайдэ относится к нему, как к мебели, то она вдруг уже любила его до безумия. Вот, он замечал на себе её нежный взгляд, а когда сам смотрел на неё с нежностью, то находил лишь безразличие. Чудилось, будто одной и той же женской улыбки хватало, чтобы по два раза переубедить его и в том и в другом. Словом, Кирго пришёл ко второй проблеме юношеской любви: полностью уверившись в собственных чувствах, он начал искать подтверждений чувств взаимных. Но дело было не только в этом. Всё осложнялось положением Кирго – ведь он евнух, что есть слуга. Он сомневался: рассказать ей или нет. В нём будто было две души. Одна новая, сильная и смелая, готовая на всё, а другая от прежнего Кирго – рабская. Но первая была ещё мала и только разрасталась. А сомнения были полем битвы, где каждодневно побеждала рабская осторожность, но как вы понимаете, когда-нибудь должны были победить искренность и свобода.
Мечты о Гайдэ сделались его святыней, его Меккой. Солнце восходило лишь для того, чтобы он мог полюбоваться ей. День наступал, чтобы дать им побыть вместе, а ночь, чтобы разлучить их и дать Кирго насладиться разлукой и мечтами. Он грезил, что Гайдэ полюбит его, что они будут вместе тайно; но почти сразу этого ему показалось мало, и грёзы эти сменились грёзами побега, вольной жизни. «Мы отправимся на мою родину» – с жаром повторял Кирго шёпотом, лёжа на своей жёсткой перине.