— Так это когда было! — не сдается. — В девяностых все бедно жили!
— И все-таки ты не должна была брать деньги у Сергея Юрьевича на оплату обучения в моем лицее. — Застегиваю последнюю сумку. — Так что кататься на лыжах за счет Громовых я совершенно точно не буду.
Если потребуется, я даже свой загранпаспорт сожгу, но отдыхать за счет папы Данила не поеду!
Мама отмахивается от меня, как от назойливой мухи, и спускается вниз проконтролировать, как грузчик уложил сумки. Не дай бог поверх чемодана с ее дизайнерскими платьями будет стоять что-то еще. Я сгружаю в коробки последние вещи и, обведя на прощанье свою комнату тоскливым взглядом, выхожу на улицу. Мысленно прощаюсь с любимым двором, гамаком и беседкой в саду.
Уже в понедельник здесь будут жить другие люди. От одной только мысли об этом сердце больно щемит.
Ладно, все-то год потерпеть в доме Данила. Как только сдам ЕГЭ, сразу уеду к бабушке в Рязань и пропишусь в ее квартире. Поступлю в институт на бюджет и получу место в общежитии как иногородняя. Параллельно с учебой буду работать. Не важно, где. Хоть официанткой.
От неожиданно пришедшей в голову мысли я застываю с коробкой в руках.
В России же можно работать с 16 лет!!!
В папины рестораны каждые летние каникулы устраивались подрабатывать шестнадцатилетние школьники!
А мне 17 лет! А в декабре исполнится 18!
Завтра же начинаю искать работу.
— Вот твоя комната, — счастливая мама открывает передо мной белую деревянную дверь на втором этаже особняка Громовых.
Действительно большая. Метров тридцать, наверное. И что удивительно: отделана в девчачьем стиле. Все такое бело-розово-персиковое, что немного подташнивает. Кровать на самом деле с балдахином.
— У тебя будет собственная ванная и собственная гардеробная, — щебечет родительница, пересекая спальню и открывая еще одну дверь. Я следую к ней и вижу гардероб, ведущий в персональную ванную.
Это хорошо. Пользоваться одним душем с Данилом я не готова.
— А вот это кресло, — мама указывает на огромное розовое нечто в углу. — Девятнадцатого века, представь!
— Всегда мечтала о кресле девятнадцатого века, — отвечаю с иронией.
— Вон там выход на балкон, — родительница показывает на стеклянную дверь за персиковой занавеской.
— Хорошо, мам, я все осмотрю, — делаю ей голосом намек, чтобы оставила меня одну.
— Ладно, располагайся, — целует меня в щеку. — Я пошла.
Мать наконец-то удаляется, а я опускаюсь на огромную кровать, наблюдая, как грузчики заносят в мою новую комнату коробки и сумки с вещами.